В наши дни социальная философия предлагает множество противоречащих другу другу «сценариев», «моделей», «прогнозов». Нередко складывается впечатление, будто история чревата тектоническими сдвигами. Компьютер взял на себя роль оракулов. Проигрывая самые различные сценарии «штурма будущего», исследователи хотят убедить нас: историю можно пригласить в любое приключение идиллического или авантюрного свойства. Исторический процесс нередко описывается в современной футурологии как вереница альтернатив. В итоге рождается чувство страха перед диктатом случая, который то и дело грозит вовлечь человечество в катастрофу. Сама история выглядит несчастной, истомившейся жертвой самоорганизующихся прогнозов. Любое прорицание неожиданно может завладеть сознанием людей и стать ориентиром поведения.
В конце минувшего столетия возник своеобразный бум футурологических сценариев. Одновременно встал вопрос: можно ли в принципе распознать или угадать грядущее? Следует ли пытаться каким-то образом блокировать утопическое сознание? Ведь социальное значение общественных экспертиз, как показывает история, во многом отрицательно. Достаточно людям воспринять предписания, содержащиеся в прогнозах, серьезно, как результаты оказываются порой катастрофическими. Преступления, совершаемые капитализмом в эпоху либерализма, во многом объясняются той серьезностью, с которой в ту эпоху была принята фигура Робинзона Крузо.
В наши дни социологические экспертизы Э. Тоффлера, направленные на выстраивание логики истории, или анализ преображения власти в современном мире, несомненно, помогали конкретизации социального знания. Однако уже сегодня очевидно, что настойчивые попытки американского исследователя «пришпорить» вхождение человечества в постиндустриальный мир, стремление перекроить социальную ткань, катапультировать все страны в информационный рай, имело немалые негативные последствия. В частности, изображение «аграрной волны» как анахронизма истории оказалось бесперспективным в условиях угрозы продовольственного кризиса. Немалые трудности испытали те страны, которые попытались как можно радикальнее сбросить груз индустриальной стадии развития человечества. Это относится, в частности, и к России.
По убеждению французских философов-революции и их пророки — И. Фихте, Г. Гегель, Маркс и Ницше — в той же мере виновны в ужасах тоталитаризма, в коей связаны с происхождением идеалов равенства (безразлично, для всех индивидов или их избранной части). Тексты «великих авторитетов», по мнению, скажем А. Глюксмана, необходимо конституируют «дискурс Властителя», подчиняющий себе историю. Позднее Глюксман обратился к Р. Декарту, который, в отличие от «господ-мыслителей», не строил «позитивной идеологии», а «раскрывал заблуждения». Порой прогнозы позволяют избежать опасности. Так, провозглашенный О. Шпенглером «закат Европы» помог устранить многие издержки рациональности, присущие европейской культуре.

М. Хайдеггер цитировал строчки из «Патмоса» Ф. Гёльдерлина:
Но где опасность, там вырастает
И спасительное...

Философ делает вывод: «Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному. Тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мысли».
Более ста лет назад, по словам Томаса Манна, родилась формула, которая выражала чувство гибели определенной эпохи. И ныне человечество, несомненно, подошло к невидимому рубежу, который отделяет одну эпоху от другой. Мы сегодня имеем все основания утверждать, что цивилизация будущего будет радикально отличаться от нашей, современной. Мир переживает революцию невиданного масштаба. Времена стабильности вряд ли вернутся снова, человечество захвачено невиданной гонкой.
Предназначение социальной экспертизы в том, чтобы реализовать чувство «исторической актуальности», поддержать готовность людей к позитивному участию в социокультурной жизни. Несомненно, в качестве цели, мобилизующей усилия общества, необходим образ будущего. Главные условия разработки такого образа будущего: его формулировка в категориях, близких к сегодняшним настроениям, учет нынешних ценностей. Психологически-моральная установка современного человека — преодоление тех ограничений, которые накладывает на него его собственная культурно-историческая эпоха.
Сегодня мы живем не только на рубеже нового тысячелетия, но и на границе геологических эпох. Особую актуальность приобретает проблема спасения человечества от масштабного социально-экологического кризиса. Эксперты предлагают избрать правильную экологическую политику, ограничить бессмысленное потребление ресурсов Земли, особенно в Европе, где они почти исчерпаны (за исключением Норвегии, Финляндии, России, отчасти Швеции). Обеспечить положительный баланс с природой, восстановить биологическую массу. Вернуть человечеству стабильное развитие общества, без войн и политического насилия.

Глобализация и мультикультурализм

Глобализация — новая форма модернизации, пришедшая на смену колонизации и индустриализации. Будучи отражением объективных социальных процессов, этот феномен по своей сути является революционным и насильственным. Дело не только в стремлении США подчинить гигантские преобразования интересам «золотого миллиарда». Нет сомнения в том, что глобализация, будучи в основном информационно-техническим явлением, в своих глубинных основаниях противоположна культуре. Чем дальше развертывается глобализационный процесс, тем острее обнажаются культурные доминанты, противостоящие на данном этапе истории цивилизационному единству.
Когда в XVII–XVIII веках европейцы установили контакты с Китайской империей, китайцы отнеслись к ним чрезвычайно прохладно. В 1793 году король Англии Георг III послал в Китай торговую миссию, чтобы наладить коммерческий обмен. Визитерам-»варварам» было позволено основать в Китае несколько торговых пунктов и приобщиться к богатствам, которыми обладала страна. Сами же китайцы, как было сказано посланникам, были совершенно не заинтересованы ни в чем из того, что могли бы предложить европейцы: «Поднебесная обладает в изобилии всем и не имеет недостатка ни в чем. Поэтому нет нужды ввозить изделия иностранных варваров для обмена на наши товары». Сегодня китайские товары уверенно захватывают рынки.
Два столетия назад английская военно-морская экспедиция, искавшая за Полярным кругом путь в Россию между Баффиновой Землей и Гренландией, случайно столкнулась с эскимосами. До этого дня эскимосы думали, что они — единственные люди на земле. Сегодня это кажется исторической усмешкой.
Однако в наши дни цивилизованный мир все чаще удивляется тому, что на свете существуют еще какие-то эскимосы. Мы зачарованы цивилизационным однообразием, но неожиданно встречаемся с современными этносами, которые не имеют никакого представления о едином ходе человеческой истории. Так, Ж. Бодрийяр с предельным удивлением описывает обряды и ритуалы, которые характерны для Новой Гвинеи. Кула и потлач — это символический обмен, который организует социальную систему, отражающую значимость и социальный статус людей. Ж. Батай предлагает европейскому сознанию иной проект экономики, противостоящий буржуазному опыту рациональности и бережливости. Он опирается при этом на исследования этнографов М. Мосса и Ф. Боаса о североамериканских индейцах с их практикой чрезмерных трат, вызывающих моральное поражение. Так европейский мир наталкивается на принципиально иные формы общественной организации.
Кажется, все перемешалось. Восточный мир, игнорируя вековые традиции, жадно усваивает ценности западного потребительства. Запад, едва ли не истошно, взывает к духовности, к освоению тайн ориентального мира. Архаические племена торопятся вкусить плоды европейской цивилизации. Европейские антропологи и этнографы потрясены особыми ментальными и духовными секретами патриархальных племен. Однако за этим перекрещиванием культур возникают реальные трудности глобализации.
Иммигрант, приехавший в Швецию или Голландию, недоумевает: неужели этим европейцам непонятно, что я могу убить свою сестру, если она попалась на прелюбодеянии? Разве европейцам не следует перенять этот обычай? Буддист, путешествующий по Европе, поражен суетой, которая охватила западных людей.
Шестилетней сомалийке обрезают без всякой анестезии половые губы кухонным ножом на обеденном столе. Разве это не продиктовано благими целями? Открытая разделка барана на площади в честь праздника — неужели это может шокировать европейца?
Но ведь в восприятии представителей других культур европейцы не выглядят гуманными или богобоязненными. Геноцид американских индейцев. Африканская работорговля. Жестокое и лицемерное покорение азиатских народов. В XIX веке британские поселенцы острова Тасмания (южнее Австралии) травили туземцев собаками и устраивали псовую охоту на них. Делалось это ради спортивного интереса. Трупы подстреленных затем разрезали на куски и скармливали собакам.
Глобализация интенсифицирует процессы гибридизации идентичности. Уходит, растворяется этническая самоидентификация. На смену ей приходит надэтническая, полиэтническая. Проблема идентичности, которой были посвящены коллективные обсуждения, неожиданно вышла из русла национальной психологии и обрела междисциплинарный статус. Диахронный аспект связан с темпоральной многослойностью бытия, с сосуществованием разных укладов жизни в рамках одного, отдельно взятого общества.
Культурные трансформации, ускоренные глобализацией, нередко описываются сегодня через размывание границ культур и цивилизаций. А это зачастую порождает «культурный шок» и даже «культурную шизофрению», что чревато утратой цивилизационной самобытности и, соответственно, идентичности.
Миром сегодня правят глобальные вызовы. Новое мировое сообщество будут определять США, Европейский Союз, Китай, Индия, Россия. Перед человечеством во весь рост встает проблема борьбы за ресурсы. Планета может оказаться необитаемой, если запасы недр будут извлекаться с той же интенсивностью, которую диктует современная экономическая ситуация в мире. Экономические проблемы все чаще наталкиваются на политические.

Революции и реформы

Социальная философия многие столетия занималась «аутопсией революции» (термин Ж. Эллюля). С нею связывали обычно новый виток истории, идею новой социальной перспективы. Однако «разочарование в прогрессе» привело к страху перед революцией. С нею стали связывать огромные разрушительные последствия и настаивать на постепенном реформистском изменении общества. Касаясь феноменологии революции, Ханна Арендт писала о том, что любое братство вырастает из братоубийства, а в начале любого политического порядка лежит преступление.
Обольщение реформами завершилось быстро. Оказалось, что грань между революцией и реформой весьма подвижна. Выяснилось, что частичное социальное преобразование подчас несет с собою столь неожиданные и разрушительные последствия, перед которыми меркнет насильственный слом государственной машины. Незримые социальные скрепы общества в ходе бездумного реформирования отлетают, начинают расползаться хорошо отлаженные традицией или здравым смыслом социальные связи.
Общество — это не сумма отдельных людей, а поразительное многообразие всевозможных связей. Нельзя понять общество, не обращая внимания на многообразные формы социального взаимодействия: межличностные, межклассовые, межнациональные и межгрупповые связи. Эти отношения складываются под влиянием ценностей, тех ориентаций, которыми руководствуются люди. Не случайно реформы столь болезненно отражаются на судьбах людей, которые, казалось бы, находятся далеко от сферы реформирования.
С другой стороны, мир убедился в том, что время революций не ушло. Напротив, мир столкнулся с небывалой тенденцией, когда революционные выступления захватывают сразу несколько стран. Эксперты все еще как заклинание повторяют слова о том, что революция невозможна без объединяющей идеи, что в радикальной ситуации нельзя обойтись без движущих сил революции. Однако цепная реакция массовых протестов никак не согласуется с этими традиционными представлениями. Революционные идеи замещаются массовыми иррациональными чувствами протеста, радикальные массы обходятся без лидера, движущих сил нет, а Восток бурлит.
Современные политические события показывают, что народ устал от политической игры, от диктата чужой воли, от властной беспардонности. Никогда в истории не была столь очевидна потребность в отлаживании механизма взаимодействия власти и общества.
Политизация жизни — наследие былой эпохи. Казалось, на ином этапе развития страны мы могли предложить людям обустраивать свое существование, решать индивидуальные вопросы собственного бытия. Теперь же мы нередко хотим оторвать их от насущного и вновь погрузить в мир политических страстей. Мы заклинаем: оторвитесь скорее от насущных жизненных проблем, от семьи, от заветного дела, идите на площадь, митингуйте». Потом, когда будут подсчитаны убытки от этой политизации, многим придется схватиться за головы. Но это будет потом. А сейчас — «эй, почему ты без оранжевой отметины, отчего не бело-синий?» Сколько же здесь презрения к народу, к его реальным нуждам!
Но есть и другая опасная политическая и социальная иллюзия — народопоклонство. Велико искушение обращаться к здравомыслию простых людей. Необоримый соблазн толковать о себе как о выразителе заветных дум и чаяний упомянутой общности. Кому, как не нам, правнукам народников, думать о народе монументально, с обожанием и патетикой.
Марксисты тоже учили видеть в народе верховного судию. Утверждалось, что его житейский опыт, смекалка и проницательность способны отбросить идеологические догмы властителей. Остается только правильно выразить эту державную волю. На нее постоянно ссылался первый президент. Современное правительство тоже не прочь глубокомысленно истолковать в нужном ключе помыслы народных масс. Политические лидеры, предлагая пути спасения России, просто не могут не перемигнуться с народом.
Даже сегодня, когда общественное сознание выбросило из собственных недр малопривлекательные протуберанцы, хочется опереться на традиционное обожание народа. Он впал в искус, он слегка сдурел, ему надлежит вернуть помутнившееся благоразумие. Рождаются упования на скорое отрезвление народа: сегодня подвел, завтра одумается...
Между тем здравая социальная теория давно внесла в эту тему ноту взрослости. После Парето и Адорно, тонких социально-политических экспертиз, как-то неловко видеть в толще масс вековечную и окончательную мудрость. Поясню специально для патриотов: здесь нет интеллектуальной гордыни или интеллектуального высокомерия. Нельзя строить политику на одних мифологемах. Нет у автора побуждения профанировать святое. Есть, однако, призыв освободиться от химер, элементарно мешающих разобраться в ходе политических событий.
Суждения рядового человека по всем вопросам политической жизни не могут иметь форму развернутых, методически последовательных размышлений. Еще раз подчеркнем: в реальной жизни действуют не эксперты, а обыкновенные люди, оценивающие события с позиции собственного индивидуального опыта. Это вовсе не парадокс, что мнение человека по тому или иному вопросу включает в себя не только основательно продуманные суждения, но и стихийно переживаемые формы согласия или несогласия с конкретными ценностями и установками, всевозможные реакции на внешнее влияние в виде настроений, эмоционально окрашенные образы.
Человек живет в мире напряженных и противоречивых мотивов, стремлений и ожиданий. Ему постоянно нужна опора. Ему необходимо соотносить свое поведение с персонифицированным образом. В этом процессе он устремляется за пределы своего окружения — в мир образов, которые поставляет история. Комментируемое исследование предлагает нам целый набор персонификаций — «защитника угнетенных», «радетеля свободы», «великого государственника», «железного реформатора», «просвещенного реформатора».
Мы можем судить по этим образам о состоянии коллективного бессознательного современного населения России. Замышляя общественные преобразования, мы не можем отвлечься от этих архетипов, они сегодня весьма значимы в нашей стране.