Проблема вымогательства, сопряженного со специфическими инвестициями («hold-up»), в политике

Широко известно, что в современном мире получение поистине нового научного знания, имеющего в том числе и важное прикладное значение, возможно только при условии применения междисциплинарного подхода в научных исследованиях. Об этом со всей очевидностью свидетельствуют ежегодные решения Нобелевского комитета — в частности, в сфере наук об обществе.
В этой связи неудивительно, что институциональная теория находит свое применение далеко за пределами экономической науки. В этой статье мы попытаемся рассмотреть существующие институциональные подходы к проблеме функционирования авторитарных режимов — проблеме, которая ранее рассматривалась исключительно как политическая. Далее будет показано, что логика развития авторитарного режима порождает своего рода проблему «вымогательства» в политике («political hold-up problem»), аналогичную известной проблеме в институциональной теории, описанной, в частности, в работах О.Уильямсона. По мнению О.Уильямсона, экономический агент, осуществивший инвестиции в специфические активы, оказывается в уязвимом положении. Если сделка не исполняется, то сторона, осуществившая специфические инвестиции, теряет свои вложения. В подобной ситуации, когда сторона, осуществившая специфические инвестиции, оказывается как бы «запертой» в сделку со своим партнером, возникает опасность оппортунистического поведения со стороны этого партнера, которая носит название «вымогательство» («hold-up»).
Примечательно, что схожая проблематика актуальна при анализе политических процессов не только на национальном, но и на наднациональном уровне, о чем также будет упомянуто ниже.

«Political hold-up problem» в авторитарных политических режимах

Итак, в чем же заключаются особенности авторитарного политического режима? Авторитаризм — характеристика особых типов недемократических режимов, основанных на неограниченной власти одного лица или группы лиц при сохранении некоторых экономических, гражданских и духовных свобод для граждан. Термин «авторитаризм» был введен в научное обращение теоретиками Франкфуртской школы неомарксизма и означал определенный набор характеристик, присущих как политической культуре, так и массовому сознанию в целом. Авторитаризм — это, во-первых, социально-политическая система, основанная на подчинении государству, его лидерам. Во-вторых, это социальная установка или черта личности, характеризующаяся уверенностью в том, что в обществе должна существовать строгая и безусловная преданность, беспрекословное подчинение людей авторитетам и властям. Политический режим, соответствующий принципам авторитарности, означает отсутствие подлинных демократических принципов как в отношении свободного проведения выборов, так и в вопросах управления государственными структурами. В большинстве случаев авторитаризм в той или иной степени сопровождается диктатурой отдельной личности или группы лиц.
Интерес данной проблематики для экономистов обусловлен тем, что при авторитарном режиме экономическая система той или иной страны, даже если в определенных условиях (как было, например, в случае с индустриализацией в СССР, во время реформ Дэн Сяопина в Китае, в эпоху «корпоративного управления» Ли Кван Ю в Сингапуре или в период «Нового порядка» Сухарто в случае Индонезии) и были показаны выдающиеся результаты, в долгосрочном периоде характеризуется крайне низкой экономической эффективностью. Причины данного явления неоднократно становились предметом анализа в классической и неоклассической экономической теории. Тем не менее, институциональная теория позволяет «копнуть» значительно глубже, рассмотрев процесс деградации экономической системы при авторитарном политическом режиме с несколько иных позиций, абстрагировавшись от характеристик собственно социально-экономической системы, вопросов рынка и прочих, традиционных для экономической теории. Ключевым вопросом в данном контексте становится то, почему большинство авторитарных режимов блокирует проведение социально-экономических реформ и внедрение новых, более продуктивных технологий, повышающих эффективность экономической системы? Этим вопросом задается, в частности, Avidit Acharya в своей статье The Political Hold-up Problem and an Institutional Solution.
По его мнению, это связано с тем, что подобные реформы не только могут привести к повышению экономической эффективности и стимулировать экономический рост, но также могут быть чреваты ослаблением политической власти элиты, поскольку они провоцируют мыслительную активность общества и создают предпосылки для координации усилий граждан по свержению правящего режима. Таким образом, чтобы сохранить власть, политические лидеры вынуждены вслед за проведением экономических реформ идти на серьезные политические уступки гражданам.
Осознавая возможные последствия реформ, которые создают перспективную угрозу государственного переворота и изменения политического режима, большинство авторитарных режимов предпочитает консервировать существующую неэффективную экономическую систему, жертвуя повышением конкурентоспособности национальной экономики и общественного благосостояния ради продления своих властных полномочий на максимально возможный срок. Avidit Acharya утверждает, что в этом случае речь может идти о возникновении в обществе политической проблемы «вымогательства» («political hold-up problem»): властная элита отказывается от проведения реформ, повышающих эффективность экономической системы, поскольку они также увеличивают политическую власть граждан. Автор подчеркивает, что данное явление абсолютно идентично проблеме «hold-up» в институциональной теории, когда одна сторона отказывается от действий, повышающих общую полезность, если они в то же время укрепляют позицию ее оппонента в торге.
Развивая свою идею, автор проводит аналогию между государствами и крупными корпорациями, обращая внимание на наличие сходного институционального атрибута в обеих формах организационной структуры, а именно: существование контрактных взаимоотношений между правителями (властной элитой и CEOs) и подданными (гражданами и работниками). Когда позиции работников в корпорации сильны, они могут выторговывать себе более привлекательные контракты. Сила их переговорной позиции детерминируется, по мнению автора, способностью работников объединять усилия для доведения до руководства коллективных требований, а также «(не)привлекательностью внешних опций для работников и работодателей» (отказ работать или угроза сменить работу), о степени которой можно судить, к примеру, если в компании начинается забастовка. С другой стороны, когда позиция граждан сильна, они могут претендовать на политические концессии со стороны элиты (типичный пример — борьба граждан за введение системы более справедливого перераспределения прибыли, лежащая в основе любой революции, происходившей в мировой истории), так же, как и рабочие претендуют на более выгодные контракты. И так же, как и в случае с работниками корпораций, сила переговорной позиции граждан, или иначе — их политическая власть, обусловлена возможностью объединить усилия для проведения политических акций или свержения режима. Революции чреваты серьезными издержками как для граждан, так и для элиты. То же самое справедливо и в случае забастовок — издержки несут и простые сотрудники, и владельцы бизнеса. И в этом смысле политическая власть мало чем отличается от власти стороны в торге между начальниками и подчиненными.
Ключевым отличием в данном контексте является то, что решения, принимаемые руководством компании, редко оказывают влияние на способность сотрудников объединяться и выступать коллективно, а также на привлекательность «внешних опций». Ограничения на консолидацию позиций сотрудников корпорации носят, скорее, внешний, экзогенный характер и могут быть обусловлены, к примеру, действующим законодательством. В случае с авторитарными режимами этой экзогенности нет, поскольку на способность граждан к координации влияют исключительно внутренние реформы в обществе, такие, как внедрение новых технологий связи, продвижение грамотности, развитие масс-медиа и т.д. Иллюстрируя данный тезис, автор обращается к опыту Китая, где правительство разрешило доступ граждан к Интернету, но в то же время сохраняет запрет на пользование такими сервисами, как Facebook и Twitter, сопоставив экономические выгоды, которые получает национальная экономика от пользования информационными технологиями, с опасностью улучшения координационных возможностей граждан (что, безусловно, является издержками для китайского авторитарного режима) за счет пользования социальными сетями.
Свои рассуждения автор иллюстрирует с помощью модели, позволяющей увидеть соотношение между выгодами от проведения экономических реформ и издержками для авторитарного режима вследствие более высокой способности граждан к объединению. Следует отметить, что модель довольно сложна для восприятия ввиду применения автором обширного математического и институционального инструментария. Причем сам Avidit Acharya признает, что его модель не является истиной в последней инстанции, и призывает экспертное сообщество к широкому критическому обсуждению его идей. Поэтому в рамках нашего исследования целесообразно обратиться непосредственно к выводам автора, не уделяя (возможно, напрасно) должного внимания математическим выкладкам и техническим вопросам, релевантным данной модели.
В описанной модели Avidit Acharya обращается к примеру авторитарного правителя, который должен принять решение, проводить или не проводить реформу, повышающую эффективность экономической системы. Независимо от того, будут ли реформы осуществлены или нет, правитель находится перед угрозой революционного восстания со стороны граждан. Если в обществе будет достигнут необходимой уровень консолидации, граждане могут вступить в открытую конфронтацию с авторитарным руководством страны: при наиболее радикальном сценарии развития событий это грозит вылиться в государственный переворот.
Чем больше граждан принимают участие в противоборстве с правительством, тем выше вероятность смены политического режима. Революция при этом создает серьезные издержки для обеих сторон противостояния, и обе стороны попытаются избежать их через процедуру торга по поводу возможных концессий. Другими словами, всегда будет существовать определенный избыток, равный издержкам конфронтации, который может быть перераспределен таким образом, чтобы в большей или меньшей степени были удовлетворены интересы всех. Даже в том случае, если авторитарный режим обладает возможностью присвоить весь профицит, создаваемый вследствие повышения эффективности экономической системы, правитель может отказаться от идеи проведения реформ, поскольку они все равно повысят способность общества к консолидации. Следовательно, чтобы избежать революционного восстания, режиму придется идти на еще большие уступки гражданам, и издержки увеличения политической власти граждан будут достаточным аргументом для того, чтобы курс на реформы был отменен.
Каким образом в модели проявляется идея автора о том, что принятие реформ улучшает возможности граждан по координации усилий для борьбы с политическим режимом? Avidit Acharya полагает, что свидетельством силы политического режима является такой параметр, как совокупный объем активов, который в любом случае останется под контролем лидеров режима в случае успеха потенциального государственного переворота. Автор считает, что гражданам будет довольно сложно объединяться, если их представления относительно данного параметра будут существенно разниться. Конкретнее, граждане с большей готовностью пойдут на конфронтацию с режимом, если они уверены, что этот параметр количественно низок: тем выше шансы присвоить значительную долю активов властной элиты. Обратная ситуация (а именно — «революция отменяется») сложится, если, по мнению граждан, этот параметр количественно высок. Однако непонятно, каким образом ситуация будет развиваться, если этот параметр в действительности находится на среднем уровне и мнения граждан при этом довольно разнородны? Автор полагает: проведение реформ снижает степень разнородности представлений граждан о данном параметре, тем самым повышается их способность к консолидации.
Таким образом, правящий авторитарный режим оказывается перед лицом политической проблемы «вымогательства». Сложность разрешения данной проблемы заключается в том, что рецепты разрешения проблемы «hold-up» в экономике (вертикальная интеграция, особые условия, прописанные в контракте, ненаблюдаемые инвестиции [«unobservable investment»]) не имеют прямых аналогий в политической сфере. Тем не менее, автор полагает, что проблема «hold-up» в политике имеет, по меньшей мере, два институциональных решения.
Первое решение заключается в том, что, если властной элите удастся создать такие условия, при которых она гарантированно получит большую часть избытка, произведенного за счет экономических реформ, проведение реформ станет для режима более привлекательной опцией, чем отказ от них. Как это ни прискорбно, но Россия пошла именно по этому пути, на что обращает внимание и Avidit Acharya. Автор пишет, что в эпоху «перестройки» и «гласности» советская правящая элита начала свою трансформацию в экономическую элиту новой России. В полной мере эти процессы стали очевидны в ходе масштабной приватизации, развернувшейся в России в 1990-х годах. Автор глубоко убежден: если бы советской элите было сложнее сохранить за собой рычаги управления экономикой страны, стимулы для начала проведения в стране экономических, а затем и политических реформ, были бы заметно слабее. Вместе с тем, даже при условии, что режим присвоит большую часть профицита и будет обладать достаточным ресурсом для подавления революционного восстания, вряд ли можно говорить об окончательном разрешении проблемы «вымогательства». Нет никаких гарантий, что аналогичная ситуация не повторится в будущем и авторитарный режим не окажется вновь перед лицом угрозы свержения.
Поэтому в качестве второго возможного решения, гораздо более привлекательного и способного привести к окончательному разрешению проблемы «hold-up», Avidit Acharya выдвигает идею последовательной демократизации политической системы вслед за экономическими реформами. Несмотря на то, что при демократическом политическом режиме правящей элите придется в большей или меньшей степени разделить свою политическую власть с гражданами, и часть ее доходов будет перераспределена, а оставшаяся часть — обложена налогами, элита все равно заинтересована в проведении реформ, поскольку ей удастся сохранить значительную часть своих доходов и при этом свести к минимуму риск революционного восстания. Более того, дополнительный стимул у властной элиты для проведения реформ состоит в качественном повышении уровня доходов элиты вследствие перехода к более эффективной экономической модели, что, вкупе с традиционно довольно низкими налогами на ранних этапах развития капиталистических отношений, становится для авторитарных правителей весьма привлекательной опцией.
Ключевым предположением в аргументации автора является то, что демократические режимы более стабильны в сравнении с авторитарными в том смысле, что они менее уязвимы перед лицом политической неопределенности. При демократическом режиме правящая элита может с высокой долей вероятности предсказать, к примеру, уровень налогового бремени, удовлетворительного для общества и адекватного его возможностям, в то время как при недемократическом режиме правители постоянно сталкиваются с угрозой революционного восстания и зачастую вынуждены идти на такие уступки гражданам, издержки по которым несопоставимы с издержками правящей элиты демократического общества. И в любом случае, в условиях существования в обществе зрелых демократических институтов, способы разрешения конфликтов между властью и обществом характеризуются более высокой степенью цивилизованности.
Осознавая, что его теория может попасть под огонь критики, автор заранее дает ответ на два, по его мнению, ключевых вопроса, где позиции наиболее критически настроенных представителей экспертного сообщества могут быть особенно сильны. Первый аспект связан с тем, что часто в качестве контраргумента демократии называется высокий уровень налогового бремени, который разрушает стимулы для наиболее активных экономических агентов и препятствует развитию экономической системы. В ответ на это Avidit Acharya замечает, что демократические режимы могут действительно быть не слишком эффективны из-за чрезмерной налоговой нагрузки. Однако в то же время авторитарные режимы еще более неэффективны вследствие актуальности для них политической проблемы «вымогательства». Более того, при авторитарном политическом режиме существует такое явление, как экспроприация. Риск экспроприации может оказать гораздо более негативное влияние на активность экономических агентов, в том числе и иностранных — по осуществлению прямых инвестиций (в реальности такой угрозы мир убедился на примере стран «красного пояса» Латинской Америки), нежели высокое налоговое бремя.
Второй аспект связан с политической управляемостью того или иного вида политического режима. Ряд исследователей отмечает, что авторитарная власть с меньшими издержками управляет политическими процессами в обществе, и в этом смысле авторитарный режим является гораздо более стабильным в сравнении с демократическим. Однако, как отмечает Avidit Acharya, этот аргумент не выдерживает даже поверхностного эмпирического рассмотрения.
По мнению автора, несмотря на то, что конкретные лица на верхушке властной элиты в демократическом обществе меняются довольно часто посредством проведения демократических выборов, вне зависимости от партийной принадлежности лидеров, находящихся у власти в конкретный временной промежуток, налицо преемственность основной линии проводимого курса. Более того, демократии отличает такой уровень предсказуемости развития политических процессов, который нехарактерен для авторитарных режимов: агенты имеют, по крайней мере, примерные представления о времени и характере возможных политических изменений. Сами изменения в значительной степени институционализированы, поскольку вопросы конкуренции между ведущими политическими силами и мирной передачи власти отличает высокий уровень транспарентности. Гораздо сложнее, отмечает автор, предсказать, когда произойдет революция или государственный переворот, угроза которых является непременным атрибутом существования любого авторитарного режима.
Выводы автора находят широкое эмпирическое подтверждение: в реальности в рамках функционирования авторитарных политических режимов гораздо чаще выбираются неэффективные экономические решения в сравнении с демократическими режимами. Так, согласно экспертному докладу Economist’s Democracy Index (2008), 25 стран из 28, которых авторы доклада относят к категории абсолютных демократий, входят в число 40 наиболее развитых стран мира, где подушевой ВВП превышает показатель в 20 тыс. долл.
Кроме того, если мы посмотрим на тот путь развития, который избрали для себя такие бывшие оплоты авторитаризма, как Китай, Сингапур, Индонезия и другие «тигры», к опыту которых в качестве редких примеров исключений в плане проведения довольно успешной экономической политики в условиях функционирования авторитарного режима мы обращались ранее в нашем исследовании, то станет очевидно: они решили для себя проблему «hold-up» за счет градуалистского проведения политических реформ вслед за экономическими (конечно, в разной степени и с уникальной в каждом конкретном случае спецификой), то есть, фактически воспользовавшись рецептом, предложенным Avidit Acharya. Неудивительно поэтому, что именно эти страны, по прогнозам экспертов, станут новыми лидерами глобального развития.
Печально осознавать, что Россия, находившаяся в схожих исторических и, что примечательно, гораздо более выгодных социально-экономических условиях, не смогла воспользоваться своим шансом. Со всей очевидностью можно утверждать, что проблема «hold-up» в российской политике стоит весьма остро и от возможных путей ее решения во многом будет зависеть будущее страны.

«Political hold-up problem»: наднациональный уровень

Интересно посмотреть, как выводы, представленные ранее в нашем исследовании, могут быть экстраполированы на анализ международных политических процессов. Действительно, политическая проблема «вымогательства» всякий раз дает о себе знать, когда речь заходит о подписании юридически обязательных международных соглашений и о создании международных институтов и режимов.
Представляется, что наиболее полную проработку данная проблематика получила в диссертационном исследовании Timothy Lanier Meyer на тему The Evolution of International Law. Автор диссертации выделяет в качестве своего исходного тезиса мысль о том, что в международном праве ключевое значение имеет идея согласия, или доброй воли, между государствами («states’ consent»). Автор поясняет, что за редкими, весьма примечательными исключениями, имевшими место в основном в ходе послевоенного мироустройства на различных исторических этапах, ни одно государство не может быть связано такими обязательствами, на которые оно не согласно. И это отражается не только в подготовке новых соглашений и международных режимов, но и во внесении поправок в уже существующие, что также требует единодушного согласия стран-участниц. В этой связи добрая воля государств становится естественным препятствием на пути эволюции международно-правовой системы, поскольку отдельные государства могут блокировать реформы, повышающие всеобщее благосостояние и эффективность работы международно-правовых институтов.
Получается, что и в этом случае мы имеем дело с проблемой политического «вымогательства», с тем отличием, что здесь авторитарным актором выступает не государство, а сама международная среда. Отдельное государство не имеет гарантий, что оно обязательно выиграет от общемирового роста полезности в долгосрочной перспективе. Еще более очевидно, что в современном многополярном мире ни одно государство не обладает достаточным ресурсом для того, чтобы заполучить весь потенциальный выигрыш от реформирования международного права целиком.
С другой стороны, принятие на себя дополнительных коллективных обязательств есть не что иное, как фактический отказ от части собственного суверенитета и признание своей субординированности по отношению к международному институту, который в некотором смысле становится авторитарным правителем. Естественно, что в условиях, когда многие влиятельные международные акторы, в особенности те, кто обладает внушительным великодержавным прошлым и настоящим, выстраивают свою внешнюю политику в категориях политического реализма и баланса сил в международной системе, издержки отдельно взятого государства от принятия на себя дополнительных юридических обязательств зачастую перевешивают его выгоды, связанные с повышением общемировой полезности. Более того, великое множество трансакционных издержек может напрочь отбить у государства всякое желание выторговывать себе наиболее выгодные условия в том или ином соглашении или международно-правовом режиме, ибо отказ от участия выступает как альтернатива с более высоким уровнем полезности.
Именно поэтому международные переговоры даже по таким вопросам, где, казалось бы, интересы всех участвующих акторов не могут не совпадать, протекают медленно и напряженно (вероятно, наиболее подходящим примером в данном контексте является копенгагенский саммит стран-участниц конференции РКИК ООН по вопросам противодействия изменению климата в посткиотский период, состоявшийся в 2009 году). Еще более длительное время занимает процесс ратификации международных соглашений законодательными органами стран (только после нее можно окончательно говорить о том, что страна принимает на себя юридические обязательства).
Подобная проблема политического «вымогательства» и порождаемые ею сомнения государств (стоит ли им участвовать в том или ином международно-правовом институте) оказывают колоссальное давление на правительства стран, заставляя их искать своего рода механизмы гибкости, помогающие государствам оперативно реагировать на изменения политической конъюнктуры в мире. В своей диссертации Timothy Lanier Meyer предлагает использовать юридически необязательные межгосударственные соглашения (так называемые нормативно-правовые акты «мягкого» права) в качестве своего рода механизма гибкости и исследует возможности их применения в данном качестве. Нетрудно провести аналогию между идеей демократизации международно-правовой среды за счет использования инструментов «мягкого» права для решения проблемы «hold-up» и идеей демократизации отдельно взятой страны в качестве решения схожей проблемы в условиях конкретного авторитарного политического режима, рассмотренной нами ранее.
Последовательно анализируя деятельность государств на международной арене как рациональных агентов, Timothy Lanier Meyer приходит к трем основным выводам. Во-первых, государства обращаются к инструментам «мягкого права» с тем, чтобы делегировать ответственность за усовершенствование свода международно-правовых норм тем акторам международной системы, которые особенно заинтересованы в изменении содержательной части международного права. Аналогично государство может принимать активное участие в обсуждении других вопросов, представляющих для него наибольший интерес. Таким образом, государство повышает свою полезность как в случае, когда оно действительно заинтересовано в том или ином международном соглашении, так и в том случае, когда насущного интереса в нем нет, экономя при этом на трансакционных издержках. Кроме того, участие в юридически необязательных соглашениях, как отмечает автор диссертации, в некоторых случаях предоставляет государству возможность действовать в одностороннем порядке в плане изменения и интерпретации юридических норм таким образом, который позволяет ему максимизировать собственную полезность.
Во-вторых, Timothy Lanier Meyer обращает внимание на тот факт, что, принимая решение об участии в международном режиме, государство сопоставляет степень принимаемых на себя обязательств с формальными аспектами соглашений, главным из которых является вопрос, насколько юридически обязательным является то или иное соглашение и, соответственно, какую свободу действий сохраняет за собой государство в имплементации новой международно-правовой нормы. В большинстве случаев, по мнению автора, государства не готовы поступиться даже частью своего суверенитета во имя улучшения общего благосостояния. И именно поэтому, отмечает Timothy Lanier Meyer, международно-правовые инструменты «мягкого» права потенциально обладают более высокой степенью эффективности в сравнении с традиционными юридически обязывающими договоренностями. В данном контексте представляется уместным провести параллель между инструментами «мягкого» права и «отношенческими» контрактами в институциональной теории, рассмотренными в работах Бейкера-Гиббонса-Мерфи.
В-третьих, отвечая на возможные аргументы критиков исследуемого подхода с точки зрения его эффективности, Timothy Lanier Meyer говорит об отсутствии противоречия между юридически необязательным характером норм «мягкого» права и обращением к международным арбитражным органам в качестве монитора выполнения договоренностей и независимого арбитра в перспективных спорах между странами-участницами. Международные арбитражные органы, рассматривая в отдельности каждый возникающий спорный момент, выступают естественным ограничителем поведения государств, показывая идеальную модель межгосударственного взаимодействия в рамках того или иного международного режима. При этом они не ограничивают свободу действий государств по соблюдению достигнутых договоренностей в широком смысле, поскольку прецедент в настоящий момент не может быть охарактеризован как источник международного права, обладающий высокой степенью юридической силы. Решения международных арбитражных органов являются юридически обязательными только для сторон конкретного спора и только в отношении ограниченного круга вопросов, важного для конкретной спорной ситуации.
Завершая данную секцию, отметим, что подход, предложенный автором в рассмотренной диссертации, вряд ли может считаться универсальным рецептом решения проблемы политического «вымогательства» в международно-правовом контексте и требует последующей теоретической проработки. Вместе с тем уже сегодня не вызывает сомнений тот факт, что инструменты «мягкого» права зачастую обладают более высокой эффективностью в сравнении с традиционными юридически обязывающими договоренностями в силу своей большей гибкости, а значит — и способности оперативно предоставлять коллективный ответ ведущих международных акторов на существующие и перспективные глобальные вызовы и угрозы. Показательным, на наш взгляд, является пример деятельности «Группы двадцати», в особенности на начальном этапе ее функционирования (Лондонский саммит 1–2 апреля 2009 года), которая, даже будучи неформальным международным институтом, самим фактом своего существования оказала стабилизирующее воздействие на состояние мировой экономики в самый сложный период мирового экономического кризиса. В этой связи представляется, что международно-правовые инструменты «мягкого» права ждет большое будущее в контексте улучшения глобальной управляемости в целом и для разрешения конкретных случаев проблемы «hold-up» в частности.


Библиография

1. Acharya Avidit. The Political Hold-up Problem and an Institutional Solution // Woodrow Wilson School of Public and International Affairs, Princeton University. 26 Sep. 2010.
2. Deffains Bruno, Demougin Dominque. Institutional Competition, Political Process and Holdup // University of Nancy-2, France — Humboldt-Universitа..t zu Berlin, Germany. 2006.
3. Meyer Timothy Lanier. The Evolution of International Law // University of California, Berkeley. 2008.
4. Williamson Oliver Eaton. The Economic Institutions of Capitalism. 1985.
5. Economist’s Democracy Index. 2008.
6. International Monetary Fund World Economic Outlook. 2010.