С тех пор как Китай в 1978 году приступил к экономическим реформам, ежегодные темпы роста его экономики составляли около десяти процентов, и ныне ВВП на душу населения в двенадцать раз больше, чем три десятка лет назад.
Многие аналитики приписывают экономические успехи страны нешаблонному подходу к экономической политике: сочетанию смешанной формы владения, основополагающих прав собственности и интенсивного государственного вмешательства. Бывший редактор международного отдела журнала «Тайм» Джошуа Купер Рамо дал этому название «пекинский консенсус».
На деле, однако, в течение последних 30 лет китайская система хозяйствования неукоснительно продвигалась к рыночным доктринам неоклассической экономики с упором на расчетливую фискальную политику, экономическую открытость, приватизацию, рыночную либерализацию и защиту частной собственности. Пекин действовал крайне осторожно, сохраняя сбалансированный бюджет и удерживая инфляцию на низком уровне. Чисто распределительные программы сводились к минимуму, а централизованные государственные трансферты ограничивались главным образом расходами на инфраструктуру. Общее налоговое бремя (измеряемое отношением налоговых поступлений к ВВП) находится в пределах 20-25 процентов. Китай занимает второе место в мире по привлечению прямых зарубежных инвестиций, а внутри страны более 80 процентов принадлежавших государству предприятий были переданы в частные руки или преобразованы в (акционерные) компании, включённые в котировальные списки биржи. Поскольку в классическом демократическом смысле Коммунистическая партия Китая (КПК) не обладает легитимностью, взамен она вынуждена изыскивать легитимность на основе исполнения, неуклонно повышая жизненный уровень китайских граждан. До сих пор эта стратегия себя оправдывала, но уже есть признаки, что долго это не продлится из-за растущего неравенства в доходах и порождаемой им внутренней и внешней неустойчивости.
Политика свободного рынка, которой придерживается КПК, как и предвиделось, привела в Китае к значительному неравенству в доходах. Общий коэффициент Джини (мера экономического неравенства, где нуль выражает полнейшее равенство, а единица абсолютное неравенство) в 2008 году достиг 0,47, того же уровня, что и в Соединенных Штатах. Еще большее беспокойство вызывает тот факт, что обитатели китайских городов ныне получают в три с половиной раза больше, чем их сельские сограждане, — это самый высокий разрыв между доходами городского и сельского населения в мире.
Как же тогда китайскому правительству удается придерживаться принципов неоклассической экономики и одновременно заявлять о своей прочной идеологической приверженности марксизму? Ответ в том, что в Китае вот уже три десятка лет правит беспристрастная государственная власть — объективный, непредубежденный режим, занимающий нейтральную позицию при возникновении конфликта интересов среди различных социальных и политических группировок. Это не означает, что Пекин лишен своекорыстия. Напротив, зачастую государство ведет себя грабительски по отношению к гражданам, но грабеж оно осуществляет «не взирая на лица», в том смысле, что обычно Пекин не обращает внимания на социальный или политический статус избранной жертвы, в отличие от многих государственных властей в иных краях, действующих в защиту и для обогащения конкретных социальных и политических групп. Следствием является то, что китайские власти больше, нежели остальные авторитарные режимы, склонны руководствоваться политикой, увеличивающей рост развития.
Поскольку население Китая с ростом своих доходов требует большего, нежели экономические выгоды, КПК будет все труднее и труднее сдерживать социальное недовольство и препятствовать ему, применяя в качестве лекарства один лишь экономический рост.
За последние 30 лет КПК сознательно обращалась к политике, несущей выгоды конкретным группам или регионам, для поддержания реформ и экономического роста. Помогало то, что беспристрастная государственная власть КПК не испытывала постоянной приверженности к конкретным группировкам или регионам. Об этом как раз свидетельствует то, как Китай интегрировался в мировую экономику. В конце 1970-х годов США очень хотели дать Китаю место в своем лагере в качестве буфера против советской гегемонии, и Китай быстро воспользовался этой возможностью. И все же тогдашнее раннее приятие политики «открытых дверей» вызвало сопротивление внутри страны: к особым экономическим зонам, таким как Шэньчжэнь, власти относились с таким неумеренным предпочтением, что это вызвало зависть в остальных частях страны. Более того, используемая КПК модель роста с опорой на экспорт требовала от Пекина выбора стратегии несбалансированного развития, которая содействовала быстрому росту восточного побережья страны в ущерб внутренним районам: сегодня почти 90 процентов экспорта Китая поступает из девяти прибрежных провинций.
Принятие Китая во Всемирную организацию торговли в 2001 году тоже было рассчитанным шагом. До принятия было широко распространено убеждение будто Китаю, чтобы вступить в ВТО, придется пережить тяготы политики болезненного структурного приспосабливания во многих отраслях. При этом правительство страны фактически ускорило переговоры с членами этой организации. Вступление, несмотря на бремя, какое оно наложило на сельское хозяйство и розничную торговлю, усилило экспорт Китая, доказав неправоту тех, кто выражал беспокойство его последствиями. В период с 2002 по 2007 год годовые темпы роста китайского экспорта выросли до 29%, вдвое превысив средние темпы роста в 1990-е годы.
Астрономический рост Китая, вместе с тем, поставил его в сомнительное положение. Другие развивающиеся страны попали в ловушку так называемого среднего дохода: ситуацию, которая часто возникает, когда подушный ВВП страны достигает уровня 3000–8000 долл. США, экономика перестает расти, неравенство доходов увеличивается, вспыхивают социальные конфликты. Китай достиг данного уровня, и знаки, предупреждающие о ловушке, принимают угрожающие размеры.
За последние несколько лет усилилась вовлеченность государства в экономику: особенно яркий пример тому нынешний стимулирующий план, на который выделено четыре триллиона юаней (586 млрд долл. США). Государственные вложения помогли Китаю в 2009 году достичь темпов роста ВВП около девяти процентов. Многие аплодируют этому, однако в долгосрочной перспективе это может задушить китайскую экономику сокращением производительности и вытеснением более прибыльных частных инвестиций.
В настоящее время китайская экономика очень сильно зависит от внешнего спроса, что порождает трения между основными торговыми партнерами. Сбережения составляют 52% ВВП, а потребление упало до исторически низкого уровня. В то время как государственные власти наиболее развитых демократий расходуют менее 8% государственных доходов на капитальные вложения, в Китае эта цифра близка к 50%. И снижается доля потребительских доходов в национальном доходе, что вынуждает среднего гражданина чувствовать себя беднее, притом, что экономика развивается. Поскольку население Китая с ростом своих доходов требует большего, нежели экономические выгоды, КПК будет все труднее и труднее сдерживать социальное недовольство и препятствовать ему, применяя в качестве лекарства один лишь экономический рост.
КПК, не взирая на ее абсолютную власть и нынешние достижения в осуществлении экономического роста, по-прежнему сталкивается с сопротивлением граждан. События на площади Тяньаньмэнь 5 апреля 1976 года, первое самопроизвольное демократическое движение в истории КНР, выступления 4 июня 1989 года и многочисленные последующие протесты показали, что китайское население вполне готово пойти на организованное сопротивление, когда государство не удовлетворяет его нужд. Международное отслеживание внутренних событий в Китае также играет важную роль, тем более сейчас, когда он вошел в число основных глобальных держав. Китай неожиданно проявляет заботу о своей легитимности на международной арене.
Китайские власти обыкновенно пытаются справиться с подобным недовольством населения, предлагая разного рода «болеутолители», в том числе и программы быстрых мер при самых первых признаках волнения среди населения, такие как центры переподготовки для безработных рабочих, миграционные программы, направленные на снижение неравенства регионов, и недавнее «новое деревенское движение» по совершенствованию инфраструктуры, здравоохранения и образования в сельских районах.
Между тем, эти меры могут оказаться слишком слабы, чтобы предотвратить появление групп интересов, сильных, объединенных общими интересами группировок, стремящихся к влиянию на государственную власть. Частный бизнес, положим, давно осознал важность культивирования государственной власти для больших прибылей, но бизнесмены не одиноки. Внутри самой власти, среди ее приспешников на находящихся под контролем государства предприятиях, быстро идет образование сильных и привилегированных групп интересов. В каком-то смысле местные власти в Китае ведут себя, как корпорации: в отличие от развитых демократий, где одним из ключевых мандатов государственной власти является перераспределение доходов для улучшения благосостояния среднего гражданина, местные власти в Китае попросту преследуют экономическую выгоду.
Более существенно то, что предпринимаемые Пекином усилия содействовать росту ВВП неизбежно приведут к ущемлению экономических и политических прав народа. К примеру, до сих пор в некоторых городах преобладают произвольные захваты земли, власти бдительно следят за интернетом, профсоюзы в загоне, а рабочим приходится терпеть длительный рабочий день и небезопасные условия труда. Китайские граждане, столкнувшись с подобными ущемлениями, молчать не станут и их недовольство неизбежно приведет к периодическому сопротивлению. Вполне скоро потребуется некая форма открытых политических преобразований, которые позволят обычным гражданам стать участниками политических процессов.
Проведенные за последние 30 лет реформы несут самую большую ответственность за неотвратимый кризис. Сопротивление населения и экономические диспропорции влекут сейчас Китай к очередному серьезному кризису. Сильные и привилегированные группы интересов, наряду с пекущимися о прибылях местными властями, препятствуют равному распределению в обществе выгод экономического роста и тем сводят на нет стратегию КПК сторговать экономический рост за согласие народа на ее абсолютное правление.
Обыкновенно в развитых демократиях, скажем, в Соединенных Штатах, открытый и не допускающий дискриминации политический процесс сдерживает власть групп интересов. В самом деле, таков мандат беспристрастной государственной власти: удерживать в равновесии требования различных социальных групп. Более открытая китайская государственная власть могла бы оставаться беспристрастной, если бы туда, куда нужно, были внедрены надлежащие демократические институты для сдерживания наиболее сильных группировок. Впрочем, в конечном счете, если КПК желает содействовать экономическому росту и сохранять социальную стабильность, то альтернативы большей демократизации не существует.