Джамиль Гасанлы. Хрущевская «оттепель»
и национальный вопрос в Азербайджане (1954–1959). — М.: Флинта, 2009.

Политические события, последовавшие в Советском Союзе после смерти И.Сталина и вошедшие в историю под названием «оттепель» (условно точкой отчета ее считается ХХ съезда КПСС (1956 год), принявший знаменитое постановление «О культе личности и его последствиях»), несмотря на обилие публикаций, продолжают оставаться одним из наименее изученных периодов отечественной истории. Отчасти это объясняется преобладанием публицистического взгляда на данный этап — острейший и противоречивый этап общественного развития СССР. К тому же, внимание большинства авторов, в том числе и из ученого ряда, сосредотачивается на интриге политического противостояния в высших эшелонах партийно-государственной власти, фигуре самого Н.Хрущева, представляющегося иным в качестве некоего предтечи горбачевской перестройки. Между тем, на периферии исследовательского взгляда остался целый ряд национальных проблем, актуализировавшихся хрущевской инициативой. Речь идет не только о том, как пыталось советское руководство разобраться с проблемой репрессированных народов (с наскоку, половинчато, закулисно, без четкого плана и ясного понимания социально-политических последствий) или об общем видении национальных проблем, накопившихся в недрах единого полиэтнического государства.
Особый интерес представляет начавший действовать фактор восприятия «оттепели» как шага в сторону демократии национальным самосознанием, так сказать, чисто национальная реакция на процесс десталинизации, результатом чего явилась цепь драматических событий в республиках Закавказья, во многом предвосхитивших пробуждение «национальных духов» три десятилетия спустя.
Профессор Джамиль Гасанлы много и плодотворно сделавший для нового прочтения различных аспектов советской политики в отношении Ирана,Турции, причин холодной войны, в последней своей работе обратился к теме особенностей проявления национального фактора, который, как ни странно, не принимался в расчет в первом проекте демократизации советской политической системы. Как и впрочем, во втором — перестройке.
Этот аспект реформирования реального социализма, реанимация в его практике демократических отношений, в том числе и между московским центром и национальными республиками, представляет интерес прежде всего с точки зрения понимания глубинных причин последовавшей к концу ХХ века дезинтеграции СССР, а затем и распада советской империи, как наиболее эффективной и имманентно присущей, по мнению некоторых, евразийскому геополитическому пространству формы государственности. Интерес этот приобретает особое значение на нынешнем этапе, когда Россия достаточно активно включается в союзнический процесс с Белоруссией и Казахстаном, стремясь одновременно выстроить новые отношения с бывшими советскими республиками, образующими жизненно важное для нее геополитическое, геостратегическое и геоэкономическое пространство.
Реакция общественности — и элиты, и широкой народной массы в Закавказье на материалы и решения ХХ съезда, как явствует из представленных в исследовании документов, была разной. Грузия, в некоторой своей части мнившая себя прародительницей вождя всех времен и народов, заволновалась, замитинговала — и вполне искренне. Особенно сильно накалились страсти в Тбилиси и Гори (город Сталина). Донесения МВД, докладные записки партийно-государственного руководства в инстанцию, обильно цитируемые историком, полны подробностями народного возмущения. В центре Тбилиси 50-летний сельский житель, член КПСС Н.И.Парастишвили взобрался на постамент памятника Сталину «и выражался нецензурными словами. При этом он, отпив из бутылки вино, а затем, разбив ее, сказал: «Пусть так же погибнут враги Сталина, как эта бутылка». Студент Грузинского политехнического института Э.Девразиани потребовал от неизвестного майора Советской Армии встать в почетный караул у памятника. Тот естественно отказался — в результате получил удар ножом…» (с. 102–103). Завершились эти волнения грандиозным народным шествием на проспекте Руставели с лозунгами «Слава великому Сталину!» Не удовлетворенные обещаниями В.Мжаванадзе (тогдашний руководитель Компартии Грузии), манифестанты направились к резиденции гостившего в Тбилиси после ХХ съезда заместителя председателя КНР, маршала Чжу Дэ с требованиями выступить на митинге и подтвердить особое международное значение роли личности Сталина. В резолюциях и петициях руководству СССР содержались и такие требования: снять с должностей Микояна, Булганина, Хрущева, ввести Василия Сталина, сына покойного вождя в состав ЦК (?!). Кончился этот стихийный разгул народного волеизъявления вполне в духе времени: «Танки и войска вошли в город, начались кровавые стычки. Погибло около двух десятков человек, ранено 54, около 300 были арестованы…» (с. 103–105).
А на дворе звенела оттепель, в прямом и переносном смысле этого слова… Разумеется, тут было бы вполне уместно вспомнить, что горбачевский аналог «оттепели» грузинская интеллигенция встретила кинематографическим шедевром «Покаяние», прозвучавшем вечным проклятьем деспотии любой окраски, ставшем самым ярким памятником провозглашаемым демократическим реформам. Можно вспомнить, что на своих знаменах грузинские перестройщики-демократы начертали одно слово: «Независимость!». Но тогда придется припомнить, что М.Горбачев, как и его предтеча, ответил на это танками и саперными лопатами. Не в этой ли роковой последовательности кроется причина того, что православная Грузия, называвшая Георгиевский трактат актом спасения, нынче считает его началом оккупации? Есть над чем поразмышлять при виде переменчивости народных настроений за хребтом Кавказа…
Вернемся, однако, к незабываемым весенним дням далекого 1956-го. В Ереване — ни митингов, ни демонстраций, нет и признаков сожаления по поводу разоблачений сталинизма. Впрочем, интеллигенция отнюдь не дремлет. Москва заваливается селевым потоком писем относительно присоединения Нагорного Карабаха, а заодно и Нахичевани, а также Джавахети к Матери-Армении. В том, что народная инициатива инспирирована руководящими кругами, ни у кого нет сомнений, ибо хорошо известно — уже сразу после войны, в 1946 году, первый секретарь ЦК Компартии Армении Г.Арутинов официально обратился к И.Сталину с письмом о желательности присоединения НКАО (Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР) к Армянской ССР. Обосновывалась предлагаемая сецессия преимущественно армянским составом населения в области и схожестью природно-климатических условий и, особенно, ландшафта гористой местности.
Тогдашний руководитель Азербайджана М.Багиров, как ни странно, воспринял доводы своего ереванского коллеги, но предложил решить вопрос, так сказать, в комплексе — присоединить взамен к своей республике населенные азербайджанцами территории Армении, Грузии, а заодно и Дагестана, тем более, что климатические условия и ландшафт их поразительно соответствовали азербайджанским. Разбирался с этим вопросом Г.Маленков. После его доклада Сталину, тот, якобы, в ярости воскликнул: «Они там все с ума посходили!»*. Иницитаторы перекройки республиканских границ, однако, в описываемое историком время, находились при ясном уме и добром здравии, помня, что наиболее удобным моментом для территориальных приобретений являются периоды революций или революционных реформ. Не исключено, что Хрущев, не шибко задумываясь, передавший Украинской ССР полуостров Крым, каждый метр которого омыт русской кровью, точно так же поступил бы и с Нагорным Карабахом, с Джавахети впридачу. Но тут в Ереване возникла новая проблема, грозящая перерасти в межнациональный конфликт.
Тысячи азербайджанских семей, депортированные из Армении в 1948 году, восприняв новые политические веяния, как долгожданный шанс на восстановление справедливости, собрав свои пожитки, возвращаются на историческую родину — в Армению. Из Еревана в Москву хлынул дополнительный поток тревожных правительственных телеграмм и донесений. Если в 1948 году необходимость депортации азербайджанцев обосновывалась начавшейся репатриацией зарубежных армян, то в условиях «оттепели» запрет на возвращение азербайджанцев на земли своих предков мотивировался тем, что армянское правительство озабочено размещением прибывающих из Сибири, высланных решением Политбюро дашнаков-антисоветчиков (?!) (с. 26). Об азербайджанских мусаватистах, частью сгинувших в Соловках, но в большинстве своем пребывавших в тех же краях, что и дашнаки, как-то не вспомнили. Они появятся позже — с началом перестройки, чтобы реваншироваться с коммунистами...
А тогда, в 1956 году, внимание Баку сосредоточено на иной, куда более важной, как представляется руководству республики, проблеме — утверждения азербайджанского языка в качестве государственного. К.Ворошилов (Маршал только что избран Председателем Президиума Верховного Совета СССР), к которому обратился за советом и поддержкой М.Ибрагимов, известный писатель, возглавивший Верховный Совет Азербайджана, не имел ничего против этой идеи. В самом деле, в соседней Армении, как и Грузии, государственным языком является язык титульной нации. Маршал, однако, не учел некоторой специфики Азербайджана — Баку, столичный, четвертый по населению город страны, в котором сосредоточена большая часть экономического и культурного потенциала республики, исторически сложился как русскоязычный промышленный центр. Значителен процент русскоязычного населения и в большинстве других городов республики, в целом в составе городского социума. М.Ибрагимов на встрече со студенчеством на вопрос о том, как он относится к азербайджанцу, не знающего родного языка, под шквал аплодисментов восклицает: «Такой человек — подлец!».
Перевод повсеместно делопроизводства на русский язык не мог не вызвать недовольства, республика оказалась не готовой к языковой реформе. В Москву полетели письма, написанные на хорошем русском языке, в трудовых коллективах то и дело вспыхивают нешуточные споры, зреет недовольство. «Вы, товарищ Ибрагимов, в этом вопросе допустили ошибку!» — прогремело с высоких трибун (с. 260). И полетели головы… Слава Богу, не в прямом смысле, как два десятилетия ранее. Входила в практику новая форма наказания: «Освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья», после чего провинившийся предавался забвению. Первым отстранили от должности М.Ибрагимова, затем пришел черед и других членов триумвирата — предсовмина и первого секретаря… Но вот что интересно: в те дни, когда Бюро ЦК КПА устроило головомойку инициатору придания азербайджанскому языку статуса государственного, в высший состав руководства республиканской партийной организации был введен молодой ученый и партийный работник Шихали Курбанов. Пройдет каких-нибудь два года и новый заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК Компартии Азербайджана встанет на защиту изданного азербайджанскими учеными первого тома «Истории Коммунистической партии Азербайджана», встреченную официальной Москвой резко критически. Разгоревшиеся вокруг книги споры дошли до Хрущева. «Раскритиковать надо. Куда наши критики смотрят в Москве? Напечатайте статью в «Коммунисте» и разделайте там» (с. 510).
Разносную статью, разумеется, напечатали тут же. Более того, ЦК КПСС направил в Баку целую бригаду высокопоставленных партийных функционеров и академиков — для проработки авторов книги. Но тут произошло нечто непредсказуемое. «Вместо того, чтобы обобщить высказанные критические замечания, Ш.Курбанов решительно… взял под защиту авторский коллектив, подвергнув разносу выступления с критикой», — доложили вскоре в ЦК КПСС посланцы Москвы (с. 523). Им пришлось услышать еще нечто из ряда вон выходящее: «Позвольте, товарищи москвичи, свою историю писать нам самим!» — заявил на ставшем мгновенно легендой совещании заведующий отделом ЦК Компартии Азербайджана Ш.Курбанов. Стара истина — ересь зреет в монастырях…
Разумеется, Ш.Курбанова «уйдут», и немедленно. Но минует еще несколько лет, и он возглавит идеологический участок в том же самом ЦК, и Азербайджан впервые после советизации официально отметит национальный праздник «Новруз-байрам». Его реформы возрождения национальной культуры прервет вскоре смерть, сколь неожиданная, столь и загадочная. А через четверть века поворот к национальным истокам, инспирированный «оттепелью», окончательно завершится в ее новом издании — перестройке. Армения силой произведет сецессию Нагорного Карабаха и фактически возьмет под контроль Джавахети (некому будет в Москве воскликнуть: «С ума там все посходили!»), Азербайджан в одночасье откажется от кириллицы и обяжет своих граждан говорить и писать исключительно на языке титульной нации, в результате чего страну покинут не только сотни тысяч русскоязычных, но и азербайджанцев с русским образованием, Грузия обретет, наконец, долгожданную независимость, но того же пожелают абхазы и осетины… Все три республики затем свергнут глашатаев национальной демократии, погрязнув в коррупции, нищете, правовом беспределе. При этом Грузия, получив вожделенную самостоятельность, будет добиваться вхождения в НАТО…
Книга Дж.Гасанлы приглашает к раздумью не только над противоречиями между национальным и интернациональным, драматической схожестью реформ и советских революционных реформаторов. Проблема национального по-новому встанет (если уже не встала!) перед народами Южного Кавказа, как и всего постсоветского пространства, в жестких и своеобычных условиях глобализирующегося мирового сообщества. Как они воспримут этот новый вызов национальной идентичности и фактически национальному суверенитету?
Как неизбежную жертву во имя модернизации, плодотворного участия в цивилизационном процессе или как угрозу собственным ценностям — вот в чем вопрос.