Русская православная церковь и задачи общественного Просвещения в XVII - XVIII вв.
НОМЕР ЖУРНАЛА: 36 (2) 2009г.
РУБРИКА: Публикации
АВТОРЫ: Николаева Светлана
Важной характеристикой социальной функции христианской церкви в обществе является его отношение к национальному образованию и просвещению. В светском сознании чуть не к ней одной сводится весь позитивный смысл христианского вклада в национальную историю. Для церковного сознания очевидна некая потребность в образованности для внутренних задач церкви. Однако это задача производная и второстепенная. Можно сказать так, что русское православие лучший свой период жизни просуществовало необразованным, а духовная школа возникла, когда начался процесс разложения союза церкви и общества и кризис секуляризма. Просвещение явилось тяжелым испытанием для церкви не только в своем доктринальном исполнении антиклерикализма и «вольтерианства», но и самим социальным процессом роста образованности и повышения требований к уровню знаний высших сословий, к чему церковь была не готова.
Исповедование православия, каким оно сложилось в России, в действительности не требовало богословской и интеллектуальной работы. В нем не заронилось того элемента, который, происходя из античности, то там, то сям в средневековой Европе пробуждал разум к интеллектуальному ренессансу и постепенно сформировал школу, разросшуюся в наследие богословской схоластики. И в этом не следует видеть исключительности или чего-то негативного. Скорее напротив, исторически исключительным и необычным для религиозного сознания является этот западноевропейский интеллектуальный интерес, который в России всегда вызывал подозрение в ереси.
Стремление некоторых деятелей собрать «все книги чтомыя, которыя в русской земле обретаются» (кроме митрополита Макария, крупные библиотеки собирал Иван Грозный, патриарх Никон и некоторые другие лица) было важным историческим делом, но сугубо личным, в общественном мнении даже не значимым. Но если такой интерес и был свойственен не массе, а некоторым прогрессивным личностям, это была реальная просветительская работа, ведь книжничество в русской средневековой культуре было тоже церковным явлением. «На уровне начетничества и случайных личных дарований и стояло веками церковное просвещение… Категория развития ума, мысли, науки и вообще человеческой земной культуры отсутствовала в составе учения православной церкви. Ревность о культуре принадлежала к попечениям мира сего… Именно отрешенность от многоученого, но еретического Запада и оправдывала опытно, наглядно то невысказанное словами, но глубоко залегшее в русском православном сердце убеждение, что для спасения души культура совсем не нужна, что она дело для церкви постороннее, даже и терпимое, но во всяком случае соблазнительное». В этом можно согласиться с А.В.Карташовым, если говорить о светской культуре, но не о культуре вообще.
Тем не менее, дело церковного просвещения после длинного ряда попыток завелось. Карташов красочно передает страшное смущение, происшедшее при первой встрече московской старины с веяниями учености из Украины, с которой предстояло объединяться и в которой XVII век был связан с широкой волной просвещения, возбужденного польско-литовским влиянием. Встреча киевской школьности с московской бесшкольностью произвела острое интеллектуальное и духовное брожение. Первая русская школа была создана А.Курбским в Литве в 1581 г. (Острожская школа). В 1640 г. царское правительство не отозвалось на предложение Петра Могилы открыть в Москве монастырскую школу для обучения грамоте греческой и латинской. Но основанная Петром в Киеве Академия надолго становится центром просвещенного священства и епископства, питая пробуждаемый Север. В 1650-х годах боярином Ртищевым в Москве был учрежден Андреевский-Преображенский ученый монастырь со школой, в Чудовом монастыре была открыта греко-латинская школа под началом Епифания Славинецкого. В 1679 г., при Федоре Алексеевиче, — школа в Богоявленском монастыре. Все это были недолговременные начинания. Наконец, в 1687 г. по проекту «Академии» Симеона Полоцкого открылась Славяно-греко-латинская школа, просуществовавшая несколько десятилетий.
В конце века уже виден тренд — открывается Греко-славянская школа в Новгороде и целый ряд школ на Юге России, в Чернигове, Ростове, Тобольске. Реформы в церкви начала XVIII в., под нажимом Петра I, означают просветительский переворот: предписывается, помимо духовных семинарий, открывать при архиерейских домах и при больших монастырях начальные общеобразовательные школы. Образовательный ценз и экзамен духовенства стали условием вступления в сан. Все это означало коренное изменение условий и содержания жизни духовенства, старых московских порядков. Медленно, но верно система образованности духовенства была запущена и уже через столетие начала давать свои плоды. В XVIII в. была создана Духовная академия. В XIX в. встала на ноги православная наука, породив блестящую плеяду академических профессоров. С XIX в. просвещение стало органической частью церковной жизни.
По замыслу реформаторов XVIII в., церковь должна была стать, как много веков назад, силой, просвещающей общество4. По их убеждению, церковь должна была стать министерством народного образования и служить просвещению Отечества. Но если само православное просвещение стояло все еще под подозрением, тем более негативно должны были восприниматься в церковных кругах чисто светские просвещение и образованность.
Католическая церковь в Европе служила локомотивом роста образованности в средневековье, благодаря объединению богословия и наук под сенью университетского знания. В России церковное сознание, не переживая процессов интеллектуального и богословского развития, выступает против любых форм нецерковной образованности как таковой. В том, над чем мудрят философы, писал Филофей в XIV в., «в этом труды и старание велики, а результат мал». В XVIII в., будучи принуждаема к просвещению народа, церковь воспринимает светскую науку и философствование как излишнее «высоковытийствовующее мудрствование», хотя уже не так категорично. Платон Левшин, митрополит, авторитетнейший ум екатерининского времени, пишет: «Нет моего намерения касаться похвальной философии, или такой мудрости, которая с кротостию упражняется в познании вещей и в испытании дел Создателевых: ибо сего требует данное нам от Бога дарование разума. Но когдаж она к чувственным вещам мира сего столь себя пригвождает, что о протчем всем духовном с презрением нерадит, и в самых тайнах спасения не пленяет ум свой в послушание веры (2 Кор. 10, 5); тогда уже она подпадает всей строгости слова Божия, и о ней исполняется тогда, что во Пророках писано есть: погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну (1 Кор. 1, 19). …Называется бо мудрость человеческая, мирская, земная и плотская (Иак 3, 15). Так как напротив премудрость, которая упражняется в делах спасения нашего, называется божественная, свыше сходящая и духовная».
Светское образование не было воспринято сердцем. Церковь принимает на себя постепенно в XVIII в. задачу организации образовательных учреждений, но скорее как государственное тягло: функционирует широкая сеть «циферных» (общеобразовательных) школ, Славяно-греко-латинская академия, в которой учатся выходцы разных сословий, сеть духовных училищ, формирующая разночинцев. Первоначальный замысел церкви, как широкой образовательной сети, реализуется в конце XIX в., как национальный проект создания церковно-приходских школ, душой и исполнителем которого был обер-прокурор К.Победоносцев. Однако когда был создан Московский университет, в нем не была открыта кафедра богословия, как во всех университетах Европы7.
Ученые и богословы XVIII в. не ломают голову над тем, как соединить истины веры с истинами науки. Задача получения грамотности была близка и понятна, но смычка с наукой давалась тяжело.
Смежным и еще более конфликтным рядом со школьным был книжный вопрос. Сводя ключевой элемент религиозной жизни почти до самодостаточности к традиции, к созерцательному богослужению и молитве, русское православие не предоставляет стимулов, которые развивали бы массовую потребность в книге: само чтение Писания уважается, но считается не необходимым, а порой даже опасным занятием. Не поощряется праздное мудрствование по вопросам веры, поэтому даже и чтение отцов Церкви не всегда получает одобрение. Само понятие душеполезного чтения получает в русской культуре распространение только в XIX веке, с охватом грамотностью широких слоев населения. В московском средневековье нет богословских споров, нет полноценной книжной традиции, нет сообщения с ученой зарубежностью, в высшем свете образованность не пользуется престижем, нет того потока еретических движений, который бы всерьез провоцировал религиозный мэйнстрим.
Тем не менее, энтузиазм богопознания заражает, разумеется, и русского человека, делая его книжником. Русские книжники живут своим, очень узким миром, почти не затрагивая общественную жизнь. Они и грамотностью овладевают, скорее, из праздности, чем из надобности. Книги создаются, но в том же темпе, что и на заре принятия христианства. Систематической книжной культуры, умения писать, а также и умения читать книги не возникает. Каждая книга пишется «по поводу», часто из потребности публично обвинить или же публично объясниться. Книг мало, так что не требуется даже папского «Индекса запрещенных книг». Рукописные списки произведений известны наперечет. Тем не менее, печатному станку в России принадлежит не менее революционная роль, чем ранее в Европе.
Открытая при Иване Грозном первая типография Ивана Федорова (1552 г.) была слишком ранней пробой. Гораздо более далеко на этом поприще продвинулся кружок издателей Острожской Библии во главе с Андреем Курбским (здесь нашел прибежище и Иван Федоров). К 1551 г. им были подготовлены и изданы полные тексты первой славянской Библии. С конца XVI в. московские церковные и светские власти овладевают технологией печати и открывают в ней новые возможности. А задача издания книг становится повседневной и насущной задачей первоиерархов. Почти ежегодно выходят из печати новые книги. Вместе с новыми возможностями приходят новые смущения; книгоиздание становится оселком внутрицерковных конфликтов. Печатный станок жестко поставил власти перед фактом многообразия редакций богослужебных книг.
Игнорировать эту проблему, как это происходило последние два века под сурдинку жалоб на разночтения, более было нельзя. Начиная с начала XVI в., с Максима Грека, и вплоть до конца XVII в. — на протяжении долгих двух столетий — вновь и вновь разворачивается один и тот же сценарий: очевидная, необоримая потребность унификации книг — обращение к источнику и исправление перевода — публичный конфликт после издания — наказание переводчиков и издателей. Один из примеров — правка и издание Типикона по указу царя в 1613 г. игуменом Троице-Сергиевой лавры Дионисием, Арсением (Глухим), священником Иваном Наседкой. По завершении усердного труда Собор во главе с митрополитом Ионой вместо вознаграждения приговорили правщиков к жестокому наказанию. Впрочем, книжные правки постепенно входят в обиход, уже не поражая сознание московитов. И лишь неосторожное и, по сути, прямолинейное предприятие Никона, поручившего правку руководству самих греков и соединившего ее с обрядовой реформой, разожгло пламя раскола.
Никон был тем, кто поставил вопрос о правке книг принципиально, как о реформе, по сути, объявив о принципиальном недоверии к старине. И ответом на такую постановку вопроса не мог не быть такой же принципиальный ответ — раскол. Разумеется, гораздо острее был вопрос об исправлении обрядов. К ошибкам в тексте книг привыкли, это понимали. Но чтобы русские обряды были повреждены в сравнении с греческими, это московский народ никак принять не мог. Такая порча шла вразрез с глубоким обратным и вековым убеждением москвичей, что именно в Москве, как в Третьем Риме, русские сохранили подлинную православную старину. Надо сказать, что напористость и энергия Никона по преимуществу исходила из идеи и амбиций, общих для него вместе с Алексеем Михайловичем, о задаче выхода России и русской церкви на вселенский простор, для чего русская церковь должна достичь единообразия с другими православными церквями. Царь Алексей Михайлович всерьез задумывался о Константинопольском троне, а Никон готовил почву для возможности сослужения в ряду пяти вселенских патриархов. «Теократическая идеология «единого вселенского православного царя всех христиан» толкала московских царей на путь сближения с греками и всеми другими православными, — замечает А. Карташов. — А доморощенная Москва, загородившая свое православие китайскими стенами, не пускала своих царей на вселенское поприще».
Пришедшая вместе с книгой возможность тиражируемости была высоко оценена для задачи объединения страны под куполом единого обряда. Однако общество не смогло достичь единогласия в содержании единого для всей страны текста. Русская культура не выдержала испытания книгопечатанием. Она пока не была готова к новому формату культуры, которую несла с собой печатная книга. Тем не менее, и здесь, как в образовании и науке, православная церковь, не умея быть мотором, становится важным стимулом социальных процессов. Вплоть до конца XVIII в. церковное книгопечатание загружает работой отрасль, лишь постепенно уступая место массовому потоку светской литературы.
Цена: 0 руб.
|
Впервые с момента выхода в свет в 1999 году трёхтомника Вагифа Гусейнова "От Ельцина к...?" читатели имеют возможность ознакомиться с полными текстами книг в электронном виде и скачать их.
Впервые с момента выхода в свет в 1999 году трёхтомника Вагифа Гусейнова "От Ельцина к...?" читатели имеют возможность ознакомиться с полными текстами книг в электронном виде и скачать их.