Характерная черта постиндустриального общества — компрессия времени и пространства, побуждающая к переосмыслению роли пространственно-временных факторов в человеческих взаимодействиях. Постиндустриальному обществу свойствен совсем иной динамизм, чем традиционному. Изменение характера и скорости протекания процессов в экономике, политике и культуре приводит к формированию единого взаимосвязанного социального пространства и меняет условия функционирования государств, институтов гражданского общества, корпораций и индивидов. Истоки этого кроются в изменении количественных и качественных параметров информационного обмена, которое стало возможным благодаря новым достижениям информационных технологий, основанных на физике высоких скоростей и микроэлектронике. Не менее, а, пожалуй, более других сфер, процессами информатизации оказались охвачены экономика и, в особенности, финансовые рынки.

Концепция рынка, определяющая наше экономическое мышление, возникла в XVII в., теория капитала, рефлексирующая социальные основы рынка, была разработана К.Марксом в XIX в., а последнее обновление теории, трактующее рынок как комплекс свободных и регулируемых государством механизмов, принадлежит эпохе Великой депрессии, кейнсианцам и экономистам неоклассической школы. Между этими этапами лежит блестящая проработка математических моделей экономической теории, с тенденцией максимального отрешения от внешних экономической системе социальных, политических и гуманитарных факторов. Тот теоретический корпус экономической мысли, который помогает нам осмыслить реалии настоящего экономического кризиса, был разработан в эпоху индустриализма и отвечал параметрам именно этой эпохи. Мы живем в постиндустриальной среде и в информационном обществе; это должно побудить нас пере-смотреть некоторые элементы сложившейся парадигмы и помочь взглянуть на кризис по-новому.

Постулаты традиционной экономической теории зиждутся на трактовке рыночной экономики как системы товарного обмена1. Понятия «товар», «труд», «деньги», «рынок» и т.д. разворачивают это исходное представление. В культуре «макрообъектов» — восприятия мира через призму его предметности, объектности, вещности, размерности — это было оправдано. Однако достаточно времени прошло с того момента, как понятия этой эпохи — объект, субъект, предмет, класс, капитализм — были поставлены под вопрос. Физика видит сегодня мир скорее через призму микромира, через призму квантовой теории, чем в понятиях механики; математика его видит скорее в терминах теории n-мерных пространств, чем евклидового пространства. Социальная теория начинает трактовать общество как сеть коммуникаций, а не взаимодействие и борьбу классов. Д.Белл, заговорив о постиндустриальном обществе, дал начало процессу пересмотра классических представлений об экономической жизни общества. В настоящей статье предлагается взглянуть на экономику как на коммуникационную систему, в которой рыночный товарообмен предстает как вид коммуникаций, а «товар» — как сообщение.

Обмен товарами и услугами — это особая коммуникативная среда, в которой средством сообщения являются деньги. Предтечей данного подхода был Т.Парсонс, который предложил рассматривать общество как систему, состоящую из комплекса субсистем, имеющих собственный функциональный смысл и оперирующих собственным средством коммуникации. Функция экономики — в адаптации социальной системы к природной среде, средство сообщения, которым опосредуются ее интеракции, — деньги. Этот подход не препятствовал, а леги-тимировал право на постулирование особой экономической рациональности, за которую ратовал либерализм и в рамках которой оправданы теоретические построения экономической науки.

Тем не менее, трактовка хозяйственной деятельности как коммуникации делает экономическую науку зависимой от того, как в социальной теории интерпретируются коммуникации и что они собой представляют. Индустриальная эпоха под коммуникацией однозначно подразумевала сообщения между передатчиком и реципиентом. Медиум этого сообщения — физический предмет, будь это товар или письмо в текстовой форме. Начиная с эпохи развития электро- и радиотехники, это представление стало постепенно меняться: средством сообщения становится электрический сигнал.

 

 

Вернемся к понятию товарообмена как коммуникационного явления. Согласно общей схеме коммуникационного акта, перемещение товара от продавца к покупателю является комплексом сообщений, в котором обменивается следующая информация: о цене товара (от продавца к покупателю), о платежеспособном спросе, о финансовых возможностях покупателя. При перемещении товара из одних рук в другие понятие собственности несет в себе информацию о покупке, т.е. получении продавцом денежного эквивалента товара, который раньше принадлежал покупателю. Передаче товара в собственность покупателя соответствует передача сообщения об изменении платежных возможностей продавца. Если иметь в виду, что передача денег является не передачей предметов, а передачей информации, то очевидно, что при покупке происходит информационный обмен об изменениях в экономической системе, об изменениях финансовых характеристик актеров и предметов.

Ключевая информационная роль при товарообмене принадлежит деньгам. Деньги — не что иное, как средство счета, количественный эквивалент обменных интеракций. Если при этом происходит передача наличных денег, последние функционируют здесь как символы, нуждаясь в материальном носителе для того, чтобы реализовывать символическую функцию знака. В отличие от других символических систем, например, языка, здесь, однако, имеется существенное отличие. Как говорил И. Кант, сказав «сто талеров», не удастся ощутить их в кармане. Привязка к материальному носителю должна воплощать в этом случае ограниченность ресурсов, охваченных экономическими обменами, и реализовывать принцип «недостаточности ресурсов». Поэтому носителем денег должно быть начало, не воспроизводимое по произволу. Долгое время драгоценные металлы играли в истории денег дисциплинирующую роль, материализовывали их количество. Привязка к ограниченному в своей доступности материалу не позволяет «числу», скрытому в деньгах, обретать свободу своей виртуальной природы.

Эта дисциплина могла быть реализована другими средствами. Деньги служат средством коммуникации для участников рынка. Для денег не требуется ничего, кроме того, что позволяло бы корректно считать хозяйственные обмены. С такой же легкостью, как в отношении к золоту, деньги могут быть материализованы в деревянных палочках или на бумаге. Эмиссия денег в бумажной валюте начала практиковаться европейскими странами в XIX в., и это сразу много острее, чем в эпоху драгоценных металлов, поставило вопрос о границах свободы репродуцирования денег. Привязка бумажных денег к золоту служила следующим в исторической эволюции денег способом дисциплинирования денежной массы. С момента введения бумажных денег вопрос о ценности денег стал политическим вопросом, поскольку быстро обнаружились механизмы управления денежной массой и их влияние на стоимость валюты и, соответственно, на макроэкономические характеристики национального рынка. Возникшее различие между деньгами наличными и безналичными, по сути, лишь обозначало два подхода к знаковому обозначению денег, однако обозначало разные формы денежного оборота, сформировало два разных денежных агрегата.

 Золото, благодаря своей дефицитности, было самым надежным якорем в ходе истории денег, однако, как показал К.Поланьи, коллапс золотого стандарта был неизбежен, как только экономика стала приобретать глобальный характер. Неравномерность обеспечения этим ресурсом и необходимость именно его считать универсальным мерилом денег привели, по мнению экономиста, к Первой мировой войне (1914–1918) и в последующем к Великой депрессии (1929–1933). Ценность денег в глобальной экономике не могла более определяться привязкой к материальному фактору, поэтому в 1944 г. в Бреттон-Вудсе была осуществлена попытка привязывания ценности денег к корзине фиксированных (конвертируемых друг в друга) мировых валют. Для этого были созданы международные институты МВФ и ВБ, в компетенцию которых входила координация и дисциплинирование финансовой политики стран, эмитирующих конвертируемые валюты.

Революционное значение этого шага трудно переоценить, поскольку впервые стоимость валюты определялась произвольно, без какой-либо материальной привязки, структурными факторами: посредством взаимообмена валют, т.е. в силу рыночных соотношений между ведущими экономическими державами.

На деле якорем для всех валют корзины стал доллар США, которой и после войны все еще оставался привязан к золоту. Это обусловило его растущее значение в послевоенном мире в качестве мировой резервной валюты. Остальные валюты добровольно привязывались к доллару. Ниточка, связывающая стабильность мировой финансовой системы посредством доллара с золотым стандартом, не просуществовала долго. Новые условия глобальной экономики, возникшие коммерческие дисбалансы, утечка капиталов из страны сделали и для США невозможным долговременное поддержание золотой конвертируемости доллара. В 1971 г. доллар был освобожден от привязки к золоту, а с 1973 г. основные мировые валюты перешли от фиксированных курсов к гибким, или «плавающим». Ямайские соглашения стран — участников Бреттон-Вудса (1976) ратифицировали и официально признали плавающий статут валют под эгидой МВФ. Ценность денег перестала зависеть от отдельной экономики, а стала складываться как результат равновесного баланса крупных региональных рынков. И хотя тем самым устанавливался первый камень в фундамент нынешнего финансового кризиса, именно этот момент обозначает новое качественно состояние мировой финансовой системы по сравнению с тем, чем она являлась на протяжении столетий. К этому моменту изменились не только макроэкономические параметры финансовой системы, но и ее технологические характеристики как коммуникационной системы. Изменению ее коммуникативной природы предшествовали три шага, изменившие привычное восприятие денег.

Как было показано выше, дисциплинирующий механизм сдерживания денег в ходе их эволюции переходит от материальных форм к политическим формам, перекладывается на политическую ответственность относительно независимых национальных центральных банков. Политическое управление деньгами началось с эпохи выпуска авторизованных властями бумажных денег, т.е. очень давно. В XIX в. национальные банки начинают управлять различными агрегатами денежной массы, разными классами ценных бумаг. Чтобы сохранять курс валюты стабильным, центробанкам требуется оперативно реагировать на возникающие дисбалансы в национальных экономиках, реагируя на это монетарными методами. Оперативное управление денежными агрегатами было призвано стать более гибким и эффективным механизмом, чем жесткая привязка к материальному ресурсу, равномерность распределения которого невозможно поставить под контроль. Итог, однако, очевиден: деньги, лишившись материальной опоры, стали очевидным образом опираться на «виртуальные» основания экономического расчета и политической воли. В условиях наднациональной финансовой системы основой стабильности мировой экономики стала служить взаимная опора на «добрую волю» ответственной политики и на тесную координацию между основными игроками мировой экономики. Это был первый шаг изменения коммуникативной среды экономики.

Вторым шагом виртуализации денег послужило развитие международного финансового рынка. Его составляющими были: 1) интеграция экономик «первого мира», снявших многие государственные барьеры для финансовых трансакций; 2) развитие фондовых рынков и бирж, позволяющих предприятиям непосредственно выступать игроком на рынках капитала и освободивших механизмы ценообразования, т.е. создавших финансовый рынок в его современном понимании; 3) возникновение наряду с простой покупкой товара новых финансовых операций и инструментов — денежных суррогатов, ценных бумаг, долговых обязательств и деривативов, имеющих в основании некоторое «условие» покупки. В концепции финансового рынка, основные черты которого сложились еще в 80-е годы прошлого века, львиную долю сделок составляют операции с ценными бумагами.

Третий шаг в процессе «виртуализации» денег связан с их новым поведением в условиях более динамичной социальной системы, чем прежде. Статичные деньги традиционного общества, привязанные к золоту, были способны обслуживать обмен товарами. Временн€ой протяженностью товарных обменов на традиционных рынках можно было пренебречь. Гораздо сложнее деньгам обслуживать торговлю длящимися услугами, т.е. действиями, протекающими во времени, поскольку деньги могут обмениваться дискретно, а протекание услуги может быть континуально. Услуга имеет определенную протяженность во времени, в то время как товарно-денежный обмен во многих случаях представляет собой одномоментный акт. Поэтому услуга может быть либо предоплачена (кредит предоставляет покупатель продавцу), либо оплачена, когда уже оказана (кредит предоставляет продавец покупателю). Это противоречие на теоретическом уровне можно снять, если считать денежный обмен таким же длящимся во времени актом, как и саму услугу. Деньги, понимаемые в деятельном ключе, как акт, как услуга, — это уже не товар, подобный золоту. Они обретают временную природу, форму кредита. Поскольку сфера услуг становится определяющим сегментом в постиндустриальной экономике, то деньги в экономике используются не как всеобщий эквивалент товарно-денежных операций, а преимущественно как средство кредита. Кредит по своей природе транзакционен, он обретает темпоральность и деятельную природу.

Именно это толкование денег становится господствующим в условиях развитой рыночной экономики, когда временное бытование денег начинает задавать масштаб рыночным отношениям, превращать их в капитал, в деньги, вовлеченные в оборот, дающие постоянный прирост. Одна и та же сумма денег изменяется со временем в стоимости и, напротив, товар одной и той же ценности стоит разных денег в различные периоды времени. Рынок становится бытующим во времени организмом, жизнь которого необходимо сопровождается инфляционным фоном. Бизнес-планы предприятий должны учитывать то, что товарная масса на рынке постоянно меняется и временная изменчивость его финансовых параметров заложена в его логику. Соответственно, параметры сделок не могут быть заданы навсегда, они каждый раз должны динамически генерироваться «на лету», исходя из обстоятельств момента.

Эти новые факторы обусловили возникновение системных качеств, выделивших финансовую сферу в самобытную субсистему экономики. Становление финансового рынка как системы связано с его умением переформулировать элементы неопределенности внешней для него среды на собственный язык денег. При этом внешней для него является любая, в том числе среда «реальной экономики». Финансовые рынки постиндустриального общества автономизировались и обрели способность уходить в отрыв от реальных экономических процессов. В здоровой, работающей экономике финансовая система повышает общую эффективность экономики, делает ее более дифференцированной и взаимоинтегрированной. Однако само финансовое благополучие определяется внутренней работой финансового механизма, его собственными процессами.

Самостоятельность финансовой сферы постиндустриального общества обусловлена ее комплексностью, комплексность же — порождение внутреннего многообразия и неопределенности элементов. Финансовая система сегодня базируется на волюнтаристских решениях, на отношениях генерируемых самой системой внутренних отношений, на неуловимости временных определений собственных трансакций. Поиск опоры, баланса порождает собственную энергичную жизнь финансовой сферы. Зыбкость временн€ого бытия комплексных рынков вызвала к жизни финансовые деривативы, пытающиеся охватить временн€ое пространство настоящего и будущего. Торгуя долгами, покупатель и продавец выражают в форме настоящего денежного эквивалента «ценность» прошлого; торгуя фьючерсами, участники товарообмена пытаются дать денежную определенность будущему. Деривативы находят финансовое выражение для торговли «неопределенностью» экономических факторов и множественностью возможностей. Это уже не обычная банковская или предпринимательская торговля рисками. Поскольку предметом этого обмена являются прошлые или будущие денежные сделки, эти операции имеют финансовую природу, являются денежными обменами второго порядка, не требующими выхода за пределы чисто финансовой сферы.

В современной экономике финансовая сфера превращается в собственный мир виртуальных расчетов, эшелонированную систему «финансовых продуктов». Это особый информационный мир, и деньги здесь обнажают свою информационную природу. Деньги описывают и считают не объемы товаров и услуг, они считают сами деньги: разницу в эффективности вложений денег, инвестиционные пути в наиболее прибыльные финансовые сферы и т.д. Соответственно, ценность денег привязана именно к этим расчетам. Если прежде ценность денег была привязана к характеристикам рынка обмена товара и услуг, теперь, напротив, рынок товаров и услуг в большей степени, чем когда бы то ни было, зависит от показателей финансового рынка. Хотя деньги по-прежнему обслуживают обмены товаров и услуг, их ценность определяется совсем другими, макроэкономическими факторами, а именно, тем, что информационные потоки финансовой сферы тонко и точечно отражают все процессы хозяйственной деятельности. Привязка денег осуществляется не просто к глобальному экономическому балансу, но опирается на сумму локальных балансов — балансов национальных, региональных экономик, балансов предприятий или банков. Информационная экономика делает такой расчет возможным — до определенного предела.

С точки зрения финансовой системы, деньги являются информацией об информации: на национальном уровне — информацией об экономическом состоянии эмитента, выпускающего, авторизующего деньги на локальном уровне — информацией о финансовом институте, обеспечивающем сделку. Пока деньги были привязаны к драгоценным металлам, государству-эмитенту было достаточно рубить металлы по весу, чтобы обеспечивать им денежную значимость. С переходом на бумажные деньги эмитент должен был следить, чтобы количество денег соответствовало золотому запасу страны и было эквивалентно товарной массе. Наконец, с развитием банковских безналичных денежных отношений национальный банк должен управлять денежной массой, отслеживая макроэкономические показатели страны, регулируя порядок трансакций между хозяйствующими субъектами, представителями которых для него являются банки. Контролируя банки, национальные банки контролируют параметры финансовой системы.

Это, однако, не последний предел в развитии финансовой системы. С определенного момента развития электронных расчетов в систему безналичного расчета включились не только компании, чья деятельность внимательно отслеживалась банками, но и частные лица. Появилось понятие эмиссии дебетовых и кредитных карт как формы безналичных расчетов физических лиц.

Этот процесс зашел еще дальше, когда возникло понятие «электронных денег» — денежных суррогатов, эмитируемых самими компаниями для определенных целей, например, онлайн-оплаты услуг. С помощью механизмов взаимоконвертации эти псевдовалюты вполне успешно выполняют функции денег. Рынок приближается к логическому пункту в ходе эволюции денег, который предсказывал Хайек, говоря о «приватизации» денег: эпохе, когда право эмиссии получат также иные акторы, помимо центробанков. Хотя деньги при этом, как и прежде, должны находиться под контролем национальных банков и в строгом соответствии с активами банков, все это ведет к тому, что в финансовых расчетах появится новая — предельная — степень зыбкости.

Эволюция денег, произошедшая в течении ХХ века, конечно, была бы невозможна без того поражающего воображение развития коммуникационной системы, о котором говорилось в начале этой статьи. По сути, развитие денег было существенным выражением эволюции коммуникационных технологий, и потому стоит говорить об изменении понятия денег. Процессу автономизации финансовой системы и ее освобождения от любой формы привязки к материальным ценностям (золота) соответствовало то, что аналоговые носители денег сменились цифровыми, что «ручные» расчеты финансовых операций сменились потоком машиннообрабатываемых данных. Деньги сегодня — цифровая информация, не существующая вне информационно-коммуникационной системы глобальной экономики. Ее носитель — не бумага, а цифровые накопители данных внутри сетевых компьютерных систем. Плюрализм программных сред, молниеносность передачи данных, глобальность и тотальность информационных обменов превратили деньги в коммуникационный сигнал, говорящий языком битов. Деньги не привязаны более ни к чему, они выражают суть сложных системных процессов, происходящих в глобальной экономике. Ценность денег является продуктом, выходящим из «черного ящика» финансовой системы, пути формирования которого не дано предвидеть никому.

 

* * *

 

После выдвижения тезиса об информационной природе денег и их переходе на цифровые носители напрашиваются выводы о новых качествах функционирования денег, их поведения на рынке и, соответственно, поведения самих рынков. Здесь находится и ответ на вопрос, какие кризисы может порождать новая финансово-коммуникационная система и каков выход из них.

В своем знаменитом манифесте «Новые правила для новой экономики» американский экономист К.Келли изложил причины, по которым информационные технологии радикально меняют экономическую среду традиционных индустрий и поведение благ на рынках. Феномен «новой экономики» стимулировал некоторых экономистов пере-смотреть некоторые положения, на которых зиждилась традиционная неоклассическая экономическая теория, в частности, в отношении основанных на информации сетевых благ.

Сетевое благо — товар, который обладает ценностью не сам по себе, а в сети, и который продается не сам по себе, а вместе с сетью. Факс не имеет собственной потребительной ценности; она возникает в сети факсов. Но истинный вызов для экономики происходит как раз не от сетевых благ-предметов, а от информационных продуктов, создающих сети, например, программного обеспечения. Новые свойства сетевых благ как товаров определяются прежде всего той легкостью, с которой информация может повторяться и дублироваться, т.е. свойством редундантности информации. Это свойство было присуще информации всегда, однако прежде материальные носители весьма затрудняли его проявление. Электронные сигналы, по сравнению с материальными предметами, обладают иной степенью проникновения. Главное же, они допускают множество носителей и кодеров для своих сообщений. Это может быть и перфорированная лента, магнитная запись и оптический компакт-диск и т.д. Воспроизводить эти предметы или переносить их записи оказывается много легче, чем, например, печатать бумажные деньги. То же самое можно сказать о новой скорости передачи информационных благ, о дешевизне обладания ими. Из этого вытекает общий вывод Келли, касающийся новых характеристик сети как рыночно-информационной системы.

Поведение информационного блага как «дефицитного блага» и «ограниченного ресурса» радикально меняется, как только оно оказывается в сети. В обычном случае увеличение предложения товара снижает его ценность; в новой экономике с расширением доступности и охватом сети, ценность товара, напротив, увеличивается по экспоненте. В классическом случае понижение цены ведет к уменьшению маржи, в новой экономике — чем ниже цена, тем выше может оказаться прибыль за счет выигрыша в расширении сети. Прибыль генерируется не продаваемым товаром, а предоставляемая в распоряжение сеть. Возникающая благодаря распространению товара коммуникационная сеть стимулирует повышение спроса и ценность товара. Келли называл это «эффектом факса»: «Эффект, который мы можем назвать «эффектом факса», состоит в том, что чем больше узлов в сети, тем более ценной она становится… В Сетевой экономике дефицит перекрывается снижением цены. Когда стоимость следующей копии становится совершенно незначительной, резко возрастает значение стандартов и сети». В принципе, Келли писал о проявлении эффекта масштаба, который несут в себе сетевые блага.

Переносится ли этот тезис на деньги? Деньги не существуют вне сети, они изначально являются средством сетевого обмена. Однако если бумажные деньги являются скорее предметными благами, то цифровые деньги — в полном смысле информационные сетевые блага.

В то же время деньги — товар, дефицитность которого является величиной, строго координированной с параметрами рынка. Деньги нельзя копировать, даже если их носитель копируется легко. Задачу ограничения редундантности цифровых денег выполняют системы защиты электронных транзакций, системы информационной безопасности. Глобальное расширение финансовой сети происходит посредством не «увеличения» денег, а благодаря увеличению охвата финансовой сферы едиными стандартами, благодаря свободной конвертируемости валют. Глобальные электронные финансовые сети значительно отличаются от традиционных сетей в виде национальных рынков. Они не меняют значения денег, как это следует из тезиса Келли, но они делают деньги другим явлением, чем то, чем последние являлись в пределах национальных экономик. В мировой финансово-коммуникационной сети деньги уже сегодня являются мировыми, хотя разговор о «единой мировой валюте» пока не выходит за пределы научно-политических дискуссий. Мировые деньги объединены воедино информационно-технологическим полем. Они реагируют на изменения глобальных рынков, в первую очередь изменением соотношения курсовых стоимостей национальных валют. И делают это стремительно. Их поведение уже не находится под контролем единого центробанка, хотя координированные действия национальных банков сетевым образом влияют на поведение мировых денег. Причем, подключение к мировой финансовой системе не является добровольным; из нее нельзя и отключиться по желанию.

Глобальный рынок, связывая мир плотной финансовой сетью, перекапывая его новыми бороздами разделения труда и взаимоинтеграции, делает цифровые деньги, т.е. нынешний информационный формат денег, незаменимым мировым ресурсом — ресурсом, не принадлежащим никому в отдельности, а служащий всем, как общественное благо.

 

* * *

 

Потребность в рынке на этапе его становления возникала из ограниченной способности людей к непосредственному информационному контакту. Рынок создавал удобную информационную среду, которая, фильтруя излишнюю информацию, помогала связывать покупателя и продавца товара. Ее язык — деньги, ее сообщения — цены. Процедура связывания покупателя с продавцом имела свои затраты, транзакционные издержки, это и составляло стоимость информационного контакта. В современной информационной сетевой среде дешевеют не деньги, дешевеют транзакционные издержки. Это открывает путь новым классам сделок, немыслимым прежде, а значит, путь к возникновению новых отраслей экономики, созданию новых рыночных структур. Не только банки как агрегаторы денежных ресурсов, но и фондовые рынки, венчурные и инвестиционные фонды благодаря цифровым деньгам умножили инвестиционные механизмы, напрямую связав бизнесы и инвесторов. Не только магазины и рынки, но и биржи и аукционы стали самостоятельно связывать покупателей и продавцов. Говоря о том, что стоимость сетевых благ уменьшается, мы говорим о стремлении к нулю транзакционных издержек в сетевой экономике. Финансовая коммуникативная система становится средой, в которой сообщения не встречают сопротивления. Денежные трансакции в ней осуществляются молниеносно, и расходы производителей связаны по преимуществу скорее с материальными, чем с информационными затратами. Благодаря интерактивности трансакций хозяйственным предложением покрывается именно тот спрос, который генерируется потребителями.

Экономисты школы институционализма всегда обращали внимание на теоретическую несостоятельность модели свободного рынка и те разнофакторные ограничения, которые всегда довлеют над этой моделью. Речь, однако, о другом. В системе оптимального рыночного состояния, где трансакции не встречают сопротивления, а информация мгновенно доходит до потребителей, любая помеха и информационный шум могут вызвать несоразмерный с величиной помехи конфликт и, возможно, коллапс системы. Информация — величина, обратная энтропии. Если энтропия стремится к нулю и система не обладает механизмами фильтрации помех, то на участке цепи, где она возрастает, не происходит разграничения информации и помехи. В системах аналоговых или механических помеха действует континуально, т.е. зашумляет информацию только частично. В радиоволне все еще можно отличать сигнал от шума. В системах с дискретным сигналом, цифровых, между «да» и «нет» не имеется расстояния. В ответ на помеху участок цепи дает сбой. Поэтому в электрических цепях, в отличие от механики, имеющей период инерции, выход агрегата из строя осуществляется мгновенно. Против таких поломок и нацелена сетевая организация коммуникаций, предполагающая альтернативную линию связи, если основная линия дает сбой. Однако при достижении критической массы помех легко может возникать «веерный» эффект, и тогда молниеносно выпадают целые участки сетей, а то и вся сеть.

С таким сетевым эффектом нельзя не считаться. Однако это не единственный эффект, который возникает на стыке между сетевой системой и ее несетевым окружением. Сети настроены на свой темп прохождения сигнала и широту канала. Характеристики сигнала определяются в узлах — точках приема-передачи, где, как правило, встречаются разные сигналы. На этих участках и возникают конфликты и перегрузки, которые ведут к изменениям параметров всей сети — изменению скорости прохождения, а то и вовсе к затуханию и потере сигнала. Эти нарушения в силу взаимозависимости звеньев порождают «эхо» по всей сети, захватывая одно звено за другим. Пострадать может участок, который находится очень далеко от источника конфликта и никак с ним не связан. Сетевые инженеры компенсируют эти проблемы, используя механизмы дуплицирования источников информации и сигнала. Например, создают «зеркало» Интернет-сайта. В мировой финансовой системе такие возможности ограничены. Узлами этой системы являются банки, организующие финансовую сеть. Принципы информационной безопасности в банковской деятельности накладывают ограничения на ввод многих дуплицирующих механизмов. Поэтому вероятность информационных нарушений в глобальной финансовой сети весьма велика. Сетевое эхо вызывает снижение скорости информационных потоков. Это означает не что иное, как мгновенное сжимание и замедление мировой экономики.

Адепты «новой экономики» сделали немало гипотез относительно изменения поведения экономического механизма в новых условиях. В частности, по их мнению, должно измениться представление о цикличности экономического роста. Экономические циклы неизбежны потому, что инвестиционная логика роста, заложенная в деятельность фирм, создающих предложение, не совпадает с экономической логикой, определяющей спрос и потребление. Несовпадение одного и другого, избыток предложения порождает кризисы перепроизводства и является механизмом самокоррекции рынков. Кондратьевская теория циклов говорит о том, что несоответствия накапливаются, порождая циклические кризисы. Тезис, озвученный представителями новой экономики, заключался в том, что новые коммуникационные технологии способны в большем совершенстве отслеживать спрос, превращая производство в индивидуализированное обслуживание движений спроса. Примером служили маркетинговые технологии автомобильного производства, при которых покупатель сам определял комплектацию автомобиля и через определенный срок его получал. Оперативность коммуникационных технологий способна достичь такого совершенства, что может избежать неопределенности, порожденной временным лагом между спросом и предложением. Связь всего со всем позволяет настолько тонко выстроить экономический механизм, что экономика освободится от перекосов и конфликтов, порожденных «информационными дырами». Информация сможет молниеносно распространяться по рынку, приближаясь к его «оптимальному состоянию», о котором говорил В.Парето. Как никогда прежде, рынку дается возможность реализовать себя как саморегулирующуюся систему.

Глобализация финансовых рынков и возникновение цифровых денег, безусловно, повышает степень мобильности и гибкости экономической системы, однако не ведет к исчезновению конфликтов и противоречий, а зачастую способна их многократно усиливать. Все говорит о том, что в электронной цифровой сети циклы должны быть более длинными, однако и спад должен быть более глубоким. Восстановление экономики, самокоррекция, переход к росту будет осуществляться быстрее, однако прохождение кризиса будет более болезненным. Глобальная информационно-цифровая система, как и предшествующая ей аналоговая, не является системой совершенной, лишенной внутренних противоречий и напряжений.

Нарастающие области напряженности уже достаточно четко обозначены в дискуссии о глобализации и ее последствиях. Экономическая деятельность предприятий осуществляется в политико-правовой организационной среде, которая со значительным запаздыванием откликается на требования экономической глобализации; ключевой экономический ресурс — труд — подчиняется ограничениям других сфер и не способен достигать мобильности капитала; само глобальное экономическое пространство очень неравномерно, и «освобождение» его зачастую приводит не к сглаживанию, а к обострению противоречий между Севером и Югом. Институционализм, безусловно, прав: институциональная среда всегда содержит комплекс ограничений, в которые изначально погружена экономическая рациональность и которые она не может игнорировать или же подчинить себе.

История последних двух десятилетий наглядно демонстрирует это. Индустриальная экономика опиралась на иерархические системы и линейные формы связи. Маркс, отстаивая тезис о неизбежности кризисов, имел дело с ситуацией локальных кризисов, даже когда пророчил мировую (всеевропейскую) революцию. Он недооценивал возможности координации капиталистической системы, ее гибких ответов на кризисы. В рамках системы индустриальных государств национальные экономики превратили кризисы в циклические колебания. 1929 год обозначил новый момент приобретения индустриализмом глобальных масштабов, при отсутствии средств глобального регулирования. Сегодня мы имеем дело с первым глобальным кризисом постиндустриальной экономики, возникшим в новой коммуникационной среде и инициированным множеством новых факторов. Механизмы его компенсации должны иметь сетевой характер и опираться на информационные технологии.

Великая депрессия 1929–1933 гг. приводится многими исследователями как наиболее близкий аналог нынешнего кризиса. Она была по преимуществу порождена обстоятельствами товарно-индустриального рынка, а именно, невозможностью при индустриальных масштабах производства быстро реагировать на сокращения спроса. Финансовые турбулентности следовали как результат событий в реальной экономике.

Нынешний кризис не был порожден недостатком спроса. Напротив, спрос долго оставался устойчивым, когда финансовый кризис уже много месяцев шагал по земле. Причины этого кризиса имели преимущественно финансовую природу. Массовое распространение кредита создавало искусственный — финансовый спрос, который порождал предложение в реальной экономике. Однако заемщик не выступал в качестве субъекта платежеспособного спроса на жилье. Он имел дело с финансовым предложением, и его платежеспособный спрос относился именно к этому — финансовому продукту. Субъектом спроса на жилье, хотя и опосредованно, выступали банки и покупатели выпущенных ими деривативов на ипотечные кредиты. В свою очередь, девелоперы не выступали субъектами инвестиционно обеспеченного предложения. Для обеспечения возникающего ипотечного спроса они использовали кредитные ресурсы банка. Т.е. в финансовом пространстве они имели дело с финансовым предложением и предъявляли на него спрос. Банки, порождая двустороннее предложение и обслуживая двусторонний спрос, инициировали события в реальной экономике. Прорехи спроса возникли не в реальной экономике, а в финансовой — в способности заемщиков — физических лиц, а затем и юридических лиц — возвращать кредиты. В свою очередь, это привело к недееспособности ведущих финансовых институтов, породив цепную реакцию и панику по всей финансовой сети.

Локальные финансовые проблемы, порожденные ипотечным кризисом, были усилены макроэкономическими проблемами, которые испытывает ведущая мировая валюта — доллар и ведущая мировая экономика — США. Растущий внешнеторговый дефицит, огромный бюджетный дефицит США — источник «спящих» диспропорций, разбудить взрывной эффект которых могли любые локальные проблемы американской экономики.

 

 

Экономические кризисы последних лет были первыми звоночками нынешнего глобального кризиса. Локальные кризисы в Мексике, Бразилии, России, Южной Корее в 1997–1998 гг. были локализованы и преодолены. Если из системы выпадает локальное звено, система должна найти пути обхода и нивелировать негативные последствия этого. Структура мировой экономики, однако, далека от равновесности распределенной сети; в мире действуют несколько мощных центров, «три кита» — США, Европа, ЮВА (Китай и Япония), экономические проблемы которых могут поглотить всю систему. И тесная связанность звеньев в цепи мировой экономики в этом случае затянет здоровые элементы в пучину кризиса.

Банковский кризис в США, кульминация которого пришлась на осень 2008 г. вместе с банкротством «Lehman Brothers», должен был повлечь за собой цепочку банкротств и тем самым локализоваться. Этого не произошло. Существующая структура мировой экономики не соответствует сетевым принципам именно в по тем основаниям, что США и их доллар занимают в ней центральное место, как держатель основных финансовых и материальных активов и как важнейший субъект спроса. Кризис породил веерный эффект по всей системе, передавая негативную информацию от цепочки к цепочке, от отрасли к отрасли, от одной национальной экономики к другой, через финансовую систему воздействуя на реальную экономику.

Удар был нанесен не столько по конкретным участникам кризиса, сколько по основаниям, на которых зиждилось здоровье созданной системы: психологическое самочувствие участников рынка. В неоклассической макроэкономической теории рациональные ожидания являются основной категорией, определяющей экономическое поведение участников рынка. Этот взгляд подтверждается в эпоху спада, когда его упреждающее ожидание является фактором, подрывающим производство. В эту концепцию можно включить и такие эмоциональные факторы, как утрата взаимного доверия и подверженность стихийным настроениям, которые стимулируются быстротой распространения информации и создают иррациональность в экономическом поведении.

Новая ситуация значительно усиливает фактор неопределенности и провоцирует участников рынка к минимизации рискованных решений, а значит, к запрограммированному экономическому спаду. «Великая рецессия», как называют нынешний кризис, изменила поведение участников рынка. Негативные ожидания и панические настроения уничтожают гораздо больше производительных сил, являющихся источником перепроизводства, чем это требуется рациональной тактикой преодоления кризиса.

Финансовый кризис, порожденный сугубо внутренними причинами финансовой системы, породил нестабильность окружающей среды в самых разных областях — реальной экономике, политике и даже психологии людей. Сегодня собрано слишком мало эмпирического материала о характере и путях как распространения кризиса, так и выхода из него. Никто не в силах оценить глубину «дна» кризиса и наиболее эффективных рычагов его преодоления. Тем не менее, современный взгляд на характер взаимоотношений между финансовой системой и реальной экономикой, на новое значение и поведение денег в экономике способен обозначить путь для экономистов в их поисках действенных подходов к экономическому управлению кризисными ситуациями в условиях новой экономики.