Философия и политика*

Глубокий срез культуры

В настоящее время процессы культурной глобализации заставляют задуматься над вопросом, действительно ли глобализация прокатывается как каток по национальным культурам или они оказывает ей посильное сопротивление.
Очевидно, что современная культура все явственнее обретает глобальные черты. Мировая глобализация не ограничивается тем, что живущие на разных территориях потребители покупают одинаковые автомобили, одежду единых брендов, используют стандартные предметы утвари и обихода. В различных регионах мира звучат песни одних и тех же эстрадных исполнителей (Madonna, Britney pears, Lady Gaga), в национальных прокатах фигурируют названия одних и тех же фильмов, а подключенные к информационным сетям люди следят за общими политическими и спортивными событиями. Они погружены в подробности жизни общих мировых «звезд», а международные телевизионные каналы — новостные, спортивные, детские, познавательные (Animal Planet, National Geographic, Discovery, Viasat), музыкальные (MTV, VH1, Bridge TV, Music Box), каналы модной индустрии — конкурируют в борьбе за единую телеаудиторию.
Каждая культура имеет глубинные основания, которые весьма трудно поддаются растворению. В обосновании тех или иных культурных программ прослеживаются специфические, нередко противостоящие друг другу ценностные комплексы. Например, человек античного мира привык тратить заработанные деньги на собственные нужды. Сколько заработал — столько полагается и благ. Сама идея накопления, то есть оставления денег на «черный день», показалась бы ему странной. Тот же, кто откладывал сбережения, чувствовал себя не вполне уютно. Он невольно оказывался бы в невротической ситуации. Заимодавцы постоянно испытывали на себе диктат общих культурных традиций, порицающих «жизнь вперед».
Девушка, которая не стремится найти свое место в обществе, обрести социальный статус, была бы нормальной в культуре пуэбло. Однако в современном мире юная особая оказалась бы в невротической ситуации именно потому, что она не состоялась, не нашла себя. Можно ли считать нормальным человека, который утверждает, будто чувствует приближение животного и может показать на своем теле знаки, благодаря которым об этом узнаёт? Однако в культуре бушменов это считается обычной нормой. Европеец, попавший в такую социальную среду, видимо, мог бы испытывать невротические состояния.
Для японца совершить в определенных обстоятельствах акт харакири — не что иное, как дело чести. Тот, кто не смог бы соответствовать долгу, стал бы презираем. Однако в православной культуре такой поступок рассматривался бы как погубление души. Брачные контракты стали традицией в западном мире, но в российской культуре они приживаются с трудом. Сама мысль о разделении имущества в момент венчания, когда брак заключается перед Богом, рассматривается как кощунственная.
Человек архаической культуры, разговаривающий с умершим дедушкой, показался бы современному человеку психотиком. Но в давних культурах это было нормой. Для иудея отдать деньги под огромные проценты — причина радости, а для русского — повод для исповеди и раскаяния. В пушкинской трагедии «Скупой рыцарь» Альбер корит ростовщика за то, что он не признает рыцарского слова, а тот не обращает внимания на этот нервозный симптом. Трагедия заканчивается словами Герцога: «Ужасный век, ужасные сердца!» И в самом деле, есть от чего содрогнуться. Сын поднимает руку на отца. Угодничество заглядывает в чужие очи, вычитывая в них безжалостную волю. Люди готовы служить богатству, как «алжирский раб, как пес цепной». Страшное, не ведающее милосердия корыстолюбие. Сердце, обросшее мхом. Распад человеческого достоинства.
Однако спросим себя: какой же век оказался самым жестоким? Тот средневековый, с турнирами? Или последующий, вписавший в историю жуткие страницы первоначального накопления? А истребление целых народов — негров, индейцев, арабов, сопутствующее эпохе колонизации? А может быть, «ужасные сердца» — это про нас? Ведь это мы, люди нашей эпохи, взметнули к небу грибовидное облако. Мы довели исстрадавшуюся природу до кровоточащих ран. Это нам в глаза смотрит обнаженная женщина из документального фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» о зверствах нацистов. Святая нашего времени, она прикрывает груди руками перед мигом казни…
У индейцев (да и у белых американцев) о воинской доблести рассказывали скальпы, снимаемые даже с живых людей, а у русских в тот же исторический период и о той же доблести свидетельствовали прощение побежденных и забота о раненых и пленных. Еще несколько десятилетий назад женщина, вступившая в добрачные сексуальные отношения, считалась падшей. Ее презирали, и она испытывала глубокие невротические чувства. Сегодня, похоже, свободные связи становятся популярными.
Индийские дети, которые приезжают в Россию, больше всего удивляются, что наши дети зовут родителей на «ты». В Индии так не принято. К родителям обращаются только на «вы». У Пушкина сказано «пустое вы» сменилось «сердечным ты». Выражено это у поэта по другому поводу, но все же — неужели лучше, общаясь с родителями, сохранять дистанцию?
Каждая культура выбирает свою стратегию. И в ней, в этой стратегии, есть и положительное, и отрицательное. Наверное, китайская культура, которая ставила перед семьей проблему сохранения стратегий, требовала от детей безоговорочного почитания. Философ Конфуций учил, что общество должно напоминать большую семью, в которой подданные чтят родителей и любят друг друга, как братья. Древние китайцы не только с огромным уважением относились к родителям, но и следовали их воле. Девушка не могла выйти замуж, если родители не одобряли ее выбор.
Согласно законам средневекового Китая, взрослый сын мог поступиться запретом своих родителей только через пять лет после их кончины. Хорошо это или плохо? У каждого народа — свои культурные особенности, свои правила жизни. Человеку европейской культуры может показаться странным, что надо называть родителей на «вы», согласовывать свою любовь с отцом и матерью, чтить их волю даже после их смерти. Однако эти традиции помогли китайцам сохранить высокое достоинство семьи. Наверное, сын или дочь могли видеть у родителей какие-то недостатки. Но они ни на минуту не забывали, что именно эти люди, отец и мать, даровали им жизнь. В китайской культуре не мог появиться такой герой, как Павлик Морозов, потому что по китайским средневековым законам сын, который донес на отца, наказывался сурово, вплоть до смертной казни.
В европейской культуре сердечная близость, возможность говорить с родителями, как с равными (то есть на «ты»), ценилась выше, чем в древнекитайской. Дети, рожденные в царских или королевских семьях, не могли жениться или выходить замуж без согласия родителей. Считались с волей отца или матери в тех случаях, когда родители располагали капиталом. Но в целом в европейской культуре не было такого культа семьи, как в Древнем Китае. Дети далеко не всегда считались с волей родителей.
В результате европейская культура знает такое явление, как конфликт поколений. Родители не считают, что дети должны обращаться к ним только на «вы», близкое «ты» между родственниками гораздо лучше. Дети могут выбирать иной образ жизни, жениться по собственному выбору. Родители часто страдают, что дети живут своей жизнью, даже не посвящая в нее родителей, не оказывают отцу и матери должного уважения. Далеко не все дети проникаются мыслью, что именно родители подарили им возможность жить на этой земле. Например, можно услышать такое: «А я вовсе не просил меня рожать. Они даже не спросили мое мнение». В древнекитайской культуре такое совершенно невозможно. Юноша и девушка подчинялись воле родителей. Они знали, что сами станут стариками и им будет оказано глубокое уважение, что они будут вознаграждены за свое поведение.

Менталитет другой культуры

Когда мы имеем дело с другой культурой, нас волнует вопрос, как избежать ошибок, которые связаны со своеобразием менталитета другой страны, другого народа. Почему европейцу трудно, например, войти в восточный бизнес? Деловая жизнь в Восточной Азии имеет «семейный характер». Предприниматели стараются вести дела не в одиночку, а опираясь на самых близких людей. Поэтому у них есть и личные отношения внутри фирмы, и личные обязательства. Понятное дело, что иностранцу оказаться внутри этой восточной деловой этики трудно.
Восточная культура опирается на такие понятия, которые нелегко совмещаются в сознании европейца: иерархия и гармония. Для западного человека иерархия, разумеется, позволяет создать некое подобие порядка, но она вряд ли может обеспечить согласие. Ведь европейцу приходится выполнять волю руководителя. Стало быть, до гармонии далеко. Можно говорить лишь о скоординированных действиях.
Столь же иным окажется и для европейца и, скажем, японца понятие равенства. В европейском сознании люди рождаются равными и поэтому имеют право ощущать себя равными внутри общества. Для китайца или японца равенство не всеобщий принцип, а возможность оказаться с кем-то на одной ступеньке организации. Равенство обнаруживается только в том смысле, что маршал или два сержанта могут быть равными, поскольку находятся на одном уровне иерархических уступов.
В отличие от европейцев китайцы и японцы постоянно отождествляют себя с какой-то группой. Это может быть семья, фирмы, профессиональный союз. Поэтому они имеют стойкий навык действовать сообща, но при этом неизменно помнить о своем положении. Европеец, наоборот, приучен к самостоятельности, он пытается оторваться от группы, возвыситься над ней, перейти в другую группу. Для восточного человека ценностью обладает не самостоятельность или отделенность, а, напротив, причастность к чему-то. Это то самое чувство, которое испытывает человек, поющий в хоре или шагающий в строю2.
 Когда вы разговариваете с восточным человеком, вас может разочаровать его интерес к вам не как к личности, а как к выразителю социальной номенклатуры. Японец при первой беседе непременно постарается выяснить, каков ваш социальный статус, какую должность вы занимаете, какой имеете стаж, награды и характеристики. Он обязательно проверит, знают ли о вас более высокопоставленные особы. Судьба делового контакта зависит от всех этих сведений.
 В значительной степени деловые отношения предполагают прямой контакт. Если знакомство происходит по факсу или даже по телефону, то оно вряд ли получит продолжение. В Западной Европе или Северной Америке — наоборот. Японца или китайца может удовлетворить только встреча лицом к лицу, обмен визитными карточками. Но еще большее значение будет иметь рекомендация. Ведь именно она может в какой-то степени помочь европейцу войти в систему деловых отношений японского бизнеса. При этом рекомендация не воспринимается как формальная вежливость, ни к чему не обязывающая любезность. Рекомендатели несут ответственность за ту и другую сторону. Вот почему европеец, создающий деловые отношения на Востоке, стремится установить деловой контакт на как можно более высоком уровне.
 Объясняя особенности деловой этики в Китае и Японии, Всеволод Овчинников приводит простую иллюстрацию. Конкуренция на Западе ставит вопрос: кому достанется пирог? На Востоке же спорят, как его поделить? Да и сама конкуренция имеет у японца иной смысл и содержание. Европеец стремится одержать полную победу, устранить и унизить конкурента. Восточные бизнесмены стараются не допустить преобладания одной стороны над другой. Нельзя довести конкуренцию до такого накала, чтобы противник «потерял лицо», оказался униженным, оскорбленным, а тем более — раздавленным. Лучше всего это выражает древнее право для рикши. Молодой возчик имел возможность опередить старого, лишь сократив дистанцию, изменив маршрут. Ни в коем случае превосходство не должно обнаруживать себя в болезненной демонстративной форме.
Деловые круги Японии стараются свести прямое соперничество до малозаметного уровня. Если в Англии или США конкуренция базируется на «честной игре», то в Китае или Японии она предполагает получение «подобающей доли». «В каждой отрасли японского бизнеса есть то ли «большая тройка», то ли «большая четверка», то ли «большая пятерка». Они делят между собой львиную долю рынка. К примеру, 22% для «Ниссана», 17% для «Хонды», 14% для «Мицубиси», а что осталось — на всех остальных (которые сами делят эту квоту между собой.
Если какая-то фирма при заключении торговой или промышленной сделки пошла на уступки, то она получает преимущество при обсуждении другого вопроса, вообще не связанного с первым. В этом случае оценивается готовность партнеров идти на сделку, стремление к компромиссу рассматривается как безусловная добродетель. Нравственный подход к проблемам у восточных людей предполагает оценку поступка как хорошего или плохого, подобающего или неподобающего. Никто из деловых людей Востока не станет настаивать на пунктах контракта, если изменились обстоятельства. Если ситуация иная, стало быть, важно пересмотреть прежние договоренности.
 Китайские и японские руководители редко принимают самостоятельное решение. Здесь ценится анонимное общее согласие. В американской фирме именно президент и совет директоров предлагают определенную волю и реализуют ее с помощью коллектива. В Азии нет движения команды сверху вниз. Напротив, все пункты соглашения, все стороны деловой жизни обсуждаются снизу. Поэтому руководитель выражает не чью-то личную волю. Он олицетворяет общее согласие, которое достигнуто путем долгих и разносторонних уступок.
Никто из японцев не станет выделяться из коллектива, участвовать в открытой конфронтации. Поэтому выработка общего согласия длится долго. Каждый руководитель постепенно вносит поправки в свою позицию, ориентируясь на другие интересы. Дискуссия предполагает не желание «додавить партнера», а достижение некоего компромисса. Именно поэтому президент фирмы оказывается лишь арбитром, который выбирает из нескольких вариантов тот, который не вызывает новых дискуссий.
Не случайно европейские предприниматели в деловых переговорах с китайцами или японцами часто терпят поражение. Они требуют немедленного решения, незамедлительного действия, стараются сразу выложить все карты на стол. Но это не вызывает поддержки у их восточных партнеров. Американский предприниматель так же, как и современный российский, ставит во главу угла собственную прибыль. Человек Азии «раньше думает о родине, а потом о себе». Тщательно обсуждаются вопросы, связанные с долгом перед страной, перед персоналом. Тема реальной прибыли возникает в последнюю очередь. Сравните это с российской действительностью, с тщетными попытками склонить олигархов к благотворительности или к выполнению обязательств перед персоналом.
Европеец воспитан в духе идеалов свободы, культа индивидуализма.
Дальневосточная мораль ставит общее благо выше личных интересов. По мнению Всеволода Овчинникова, эта черта генетически присуща и россиянам, которые, по сути дела, не столько европейцы, сколько евразийцы. Япония, вступившая на путь информационного развития, ощущает, что традиции порой мешают успешному продвижению страны. Групповая мораль не содействует творческому соревнованию, автономии индивида. Система пожизненного найма теряет смысл в эпоху информатики. В этом, по мнению В. Овчинникова, первопричина кризиса, который привел в 1990-е годы к феномену «потерянного поколения».
Сознание человека Азии оказывается противоречивым в условиях информационного общества. С одной стороны, образ жизни японцев и традиционная мораль заставляют его быть застенчивым, скрываться за социальной маской. Но с другой, это рождает чувство одиночества, жажду общения. Так, Япония предполагает выйти из «царства групп» в «царство личностей». Но произойдет ли при этом полное устранение традиционных культурных ценностей? В Японии и раньше происходили радикальные перемены, но она выдерживала их натиск, следуя мудрым принципам дзюдо — уступить натиску, идти на перемены, но при этом остаться самим собой. «Образно говоря, Япония никогда не станет русоволосой, хотя краситься под блондинов стало нынче модой «золотой молодежи»3.
 В Йемене очень много предубеждений и правил, доходящих порой до абсурда. Например, женщинам нельзя ходить на кладбище, потому что мертвые могут увидеть, что находится у нее под абайей. Еще один запрет — женщинам нельзя бриться станком, а можно пользоваться только халявой — это смесь из жженого сахара и добавок для эпиляции. Ее наносят горячей на кожу как воск. Кстати, волосы после халявы растут гораздо медленнее, чем после восковой эпиляции. Обычно арабские женщины делают себе эпиляцию всего тела перед свадьбой. Восточные женщины (и танцовщицы не исключение) очень любят тяжелые пряные запахи. Когда возвращаешься с Востока, долгое время не можешь отвыкнуть от сладких духов. Тем более в Йемене и Иордании продаются ароматические эссенции, которые добавляют во все дорогие духи, а стоят они немного. Особенно ценится у тамошних мужчин и женщин бахор — помесь из эссенций. По четвергам в Йемене жена должна обкурить бахором волосы и одежду, зажечь бахоровые кусочки над свечой, чтобы комната пропиталась ароматом, в общем набахориться. На восточных мужчин этот запах действует похлеще виагры. Даже маленькие мальчики, почувствовав исходящий от тети аромат бахора, начинают к ней ластиться.

Русская идентичность

В России тоже стоит очень непростая задача: сохранив основы русской цивилизации, ее исторической и культурной идентичности, сделать ее одновременно жизнеспособной, современной, соответствующей ментальности и образу жизни нынешней генерации русских. Обе крайности — выжить, но перестать быть русскими, или умереть либо уйти на обочину современного мира. Сможет ли нынешнее поколение сохранить идентичность русской цивилизации? С одной стороны, для современного российского общества характерно усиление консервативных тенденций и в политике, и в массовом сознании. С другой, по очень значимым характеристикам российское общество все сильнее отдаляется от традиционной культуры и традиционных ценностей.
Проступающие в нашем сегодняшнем менталитете вековые архетипы сочетаются с окончательным и бесповоротным разрушением традиционного уклада жизни. Современному обществу больше подходит такая характеристика, как «кризис беспочвенности», нежели торжество архаики и традиций. «Новый русский порядок» — все что угодно, только не возвращение к истокам, не регенерация русской цивилизации. Такая триада ценностей, как порядок, справедливость и стабильность. Актуальность демократических ценностей снижена.
Есть ли в современном обществе какие-то слои — носители традиционализма, русской ментальности, русских идеалов? Нынешняя генерация россиян сильно дистанцирована от традиционной русской культуры. Эта культура осталась частью «наследия прошлого». Наши соотечественники смотрят на нее примерно так же, как современные греки — на развалины античных Афин. Представители нынешней патриотической общественности с самыми лучшими намерениями призывают вернуться к патриархальному образу жизни, земледелию, многодетным семьям, православной духовности и коллективизму, ошибочно полагая, что эти ценности сохранили свою актуальность в стране, почти бесповоротно порвавшей уже со своими традициями и историей.
 Если старые православные сохраняют в себе соборно-коллективистский менталитет, в чем-то, правда, очень сходный с советской традицией, то «новые православные» — это в основном носители индивидуалистического типа сознания, ориентированные на индивидуальный успех, на индивидуальное спасение души. Для современных новорусских консерваторов характерны прагматизация и рационализация сознания, достаточно ироничное и секуляризированное отношение к религии, а их коллективизм основан скорее на корпоративной этике, чем на сакральной соборности. Духовность перестала быть монополией народа как целостной общности, а стала в первую очередь прерогативой личности.
 Произошла девальвация таких ценностей, как долготерпение и непритязательность. История российского государства свидетельствует о том, что русский народ никогда не радовался бунту бессмысленному и беспощадному. Пушкинская реплика в «Борисе Годунове» — «народ безмолвствует» выражала спокойное, терпеливое отношение простых людей к авантюрам власти. Эта ценностная установка постепенно теряет свое значение. Жертвенность, простота жизни заменяются стремлением получить от жизни многое, здесь и теперь. Менталитет русского народа всегда был органично связан с темой бесстрашия и героизма. Почиталось «безумство храбрых», подвиг воинов. В наши дни эта тема «стерлась». Заметная личность сегодня — человек успеха, потребитель.
Социологи отмечают быстрое распространение индивидуализма, заменившего соборность. Эксперты рассуждают о том, как консолидировать нацию. Отмечают нарастание националистических ценностей. Рассуждают о том, что идея этничности, «голоса крови» способна вызвать массовый энтузиазм, мобилизовать общество. Однако далеко не все готовы встать под эти знамена. Вместе с тем очевидно, что общество раздроблено и с трудом поддается интеграции.
  
* * *
Глобализационному процессу еще предстоит встретиться со многими трудностями. Видимость быстрой «укладки» всех культур в единое цивилизационное русло все чаще наталкивается на культурное своеобразие, на нежелание отдельных культур расставаться с национальным достоянием, с вековыми традициями.