После четырехлетнего перерыва Владимир Путин вернулся в Кремль. Для многих, особенно на Западе, это плохая новость в плане отношений с Россией. Путина так же, как и Джорджа Буша-младшего, тесно увязывают с быстрым ухудшением этих отношений. Так что отнюдь не случайно Обама как-то накануне своего первого визита в Москву в середине 2009 года обрисовал Путина (последовав дурному совету своего специального помощника, ставшего, кстати, недавно послом США в России) как человека прошлого, а его преемника Дмитрия Медведева как московский эквивалент вашингтонской «перезагрузки».
Для других, преимущественно в России, возвращение Путина на пост президента большого значения не имеет. С этой точки зрения, воздействие Медведева на внешнюю политику России оставалось несущественным на протяжении всего срока его президентства, а оставленный им след ограничивается весьма незначительным вкладом, вроде воздержания в 2011 году при голосовании по резолюции Совета Безопасности ООН относительно Ливии. Таким образом, по существу, при Медведеве путинская внешняя политика не изменилась, что называется, ни на йоту.
Вместе с тем, широко распространено суждение о том, что стили уходящего и приступающего к обязанностям президентов разнятся разительно. Более того, в отличие от своего предшественника Путин превратился в откровенного антиамериканиста: он едва ли упускает случай дать Штатам нахлобучку. Недооценивать этого нельзя, поскольку стиль имеет значение: он способен усиливать, и он способен ослаблять напряженность, — так называемая «кавказская война» 2008 года тому пример. Стиль, следовательно, способен создать благоприятную или пагубную атмосферу, однако едва ли стиль — коренная причина напряженности.
Вспомните избитую истину лорда Палмерстона, заметившего в 1848 году, что у государств нет ни извечных союзников, ни всегдашних врагов: у государств есть только одни постоянные интересы, — «и наш долг в том, чтобы следовать этим интересам». Это во многом соответствует основному подходу Путина, каким он сформировался за время его второго срока на посту российского президента и к какому он возвращается в предвыборном манифесте, говоря о своей будущей внешней политике. В нем он подчеркнул, что именно «интересы» будут последовательно направлять внешнюю политику России, а для этого требуется быть сильными, самодостаточными и пребывать в состоянии постоянной готовности, сталкиваясь с внешним миром, расцениваемом главным образом как враждебный и стремящийся надавить на Россию и ослабить ее. Такова классическая доктрина «реализма», и именно на ее основе Россия считает для себя делом «чести» и долга вести «независимую» внешнюю политику1.
Тут требуется пристальнее приглядеться скорее к интересам, нежели к стилям. Хорошая новость в том, что Запад, и США в том числе, тоже обратился к внешней политике «реализма», ставящей интересы выше ценностей. Более того, тут довольно-таки значительное совпадение с интересами России: взять хотя бы нераспространение, терроризм, пиратство. Однако пристальный взгляд на путинский манифест обнаруживает, что широкое совпадение взглядов отнюдь не означает глубокого сотрудничества. Говоря, к примеру, об Афганистане, Путин делает упор на «героиновой агрессии» и якобы существующем у США намерении создавать военные базы в этой стране и после вывода войск в 2014 году. А в случае с Ираном единственное, что удостоено им упоминания, — это «растущая угроза военного нападения».
Это вновь возвращает нас к плохим новостям, а именно, к наличию довольно существенных разногласий, тесно связанных с «реалистичным» взглядом России на мир. Позвольте сосредоточиться на двух из них, которые в настоящее время наиболее актуальны, когда речь заходит об отношениях России с НАТО: противоракетная оборона (ПРО) и ответственность по защите (ОпЗ)2.
 
ПРО

По мнению Владимира Путина, изложенному в его предвыборном манифесте, международная безопасность зиждется на трех ключевых столпах: неделимом характере безопасности для всех государств, недопустимости гипертрофированного применения силы и безусловном соблюдении основополагающих принципов международного права3. Противоракетная оборона подрывает первый столп и то и дело становилась крупнейшим вызовом для отношений России с НАТО. Последовавшее за лиссабонским саммитом НАТО 2010 года очевидное «новое начало» в действительности не материализовалось. Вместо того, чтобы стать основой для строительства новых отношений, как об этомвозвестил НАТО, оно превратилось в камень преткновения.
На лиссабонском саммите НАТО решил превратить замысел США в совместное рискованное начинание и разработать общенатовские мощности противоракетной обороны. Таким образом, противоракетной обороне предстоит стать «неотъемлемой частью» всеобъемлющей оборонительной доктрины НАТО наряду с планом расширения нынешней натовской так называемой «Активной эшелонированной противоракетной обороны театра военных действий» для защиты населения и территорий европейских стран — участниц Альянса. Утверждается, что это достижимо при расходах из натовского бюджета в ближайшее десятилетие всего в 200 млн евро.
Такое стало возможным благодаря новому «поэтапному адаптивному подходу», используя который, администрация Обамы намеревалась создавать противоракетную оборону, скроенную по мере нагнетания иранской угрозы. Такая смена курса была встречена с осторожной заинтересованностью в Москве и с осторожным одобрением в Брюсселе, поскольку воспринята она была и как многостороннее, и как совместное начинание. Тем не менее, оба эти предложения были куда меньше обоснованы, нежели архитектура ПРО сама по себе.
Первый этап нового подхода начался еще в 2011 году размещением в Средиземном море американских кораблей системы боевого управления «Иджис» («Эгида»), оснащенных ракетными перехватчиками Standard SM-3. К 2015 году предусмотрено также размещение радара в Юго-Восточной Европе (предположительно в Турции) и наземных ракетных перехватчиков Standard SM-3 в Румынии, а к 2018 году — еще и в Польше. В 2020 году эти ракеты предстоит заменить на вновь разработанный вариант (SM-3 Block IIB), что к тому времени обеспечит системам возможность защиты от баллистических ракет и тем самым неизбежно нанесет ущерб ядерным стратегическим позициям России.
В отличие от размещения вооружений переговоры между Вашингтоном и Москвой оказались гораздо менее продуктивными. Ни США, ни НАТО не только не дали понять, что были бы готовы обусловить такое размещение согласием российской стороны, но и не выказали желания обусловить его техническим сотрудничеством с Россией в создании теоретически возможной интегрированной системы4. Более того, Вашингтон в особенности никогда не оставлял никаких сомнений в том, что всяческие ограничения любого рода (будь то технические характеристики, потолки или юридические обязательства) — исключаются5.
Россия же, напротив, настаивает на юридических гарантиях того, что перехватчики США/НАТО не будут нацелены на стратегический арсенал России. Простая политическая декларация, предлагаемая Западом, считается недостаточной. Москва призывает к техническим, количественным или географическим ограничениям, благодаря которым система окажется неспособной перехватывать ракеты, запущенные из России. Она, к примеру, обратилась с просьбой к Вашингтону гарантировать, что корабли системы боевого управления «Иджис» никогда не будут размещаться в северных морях. Выдвинуто и еще одно предложение — обеспечить постоянное присутствие российских военнослужащих на европейских установках ПРО, которое США, похоже, готовы рассматривать, наряду с расширением обмена данными.
Администрация Обамы явно демонстрирует переговорную гибкость и заинтересованность в нахождении компромисса с российской стороной. Свобода ее маневра, однако, существенно ограничена, поскольку любое обязывающее соглашение, подлежащее ратификации, окажется похороненным в Сенате. Это указывает основное противоречие американо-российских отношений, проявившееся на фоне спора по ПРО: в Вашингтоне имеется широкое согласие относительно того, что США могут, если такое технически допустимо, выйти за рамки концепции взаимного гарантированного уничтожения, на котором держалась система международной (ядерной) безопасности все последние пятьдесят лет.
Для России стратегический паритет с США не только гарантия ее безопасности, но и яркий символ ее статуса великой державы, а тем самым и важнейший гарант путинской «независимой» внешней политики. Ведь в контексте существующей дилеммы безопасности именно США, развивая, на первый взгляд, оборонительные системы, и взялись раскручивать новую гонку вооружений.
В принципе столь противоречивые цели примирить трудно. Отсюда и жесткая реакция президента Медведева 23 ноября 2011 года, когда он пригрозил соответствующими контрмерами. И все же окно благоприятных возможностей по-прежнему открыто. Техническая осуществимость противоракетной обороны до сих пор довольно сомнительна, а нейтрализация такого ядерного потенциала, как у России, еще какое-то время будет просто фантазией. Вдобавок временные рамки для переговоров по ПРО легко достижимы до начала третьего этапа в 2020 году, а практика сотрудничества в области прозрачности, совместных учений или создания центров совокупных данных уже доказала, что она вызывает куда меньше споров. Эти области практического восстановления дружеских связей следует сводить воедино и расширять.

ОПЗ

В соответствии со «Стратегической концепцией» 2010 года НАТО будет задействовано там, «где есть возможность и когда необходимо предотвратить кризисы, стабилизировать обстановку после конфликтов и поддержать восстановления». Логика у этого решения двоякая: с одной стороны, оно отвечает нуждам «территориальной обороны», так как угрозы безопасности НАТО, что называется, проистекают далеко из-за рубежей Альянса6. С другой стороны, оно преследует цель стабилизации во имя международной безопасности. В действительности операции НАТО последних лет по большей части проводились далеко за пределами привычного периметра — в бывшей Югославии, в Афганистане и совсем недавно — в Ливии. Похоже, на очереди Сирия.
В основном эта деятельность, как считает Владимир Путин, отражает ущербное уважение к международному праву. Наиболее очевидно это относится ко все более частым ссылкам НАТО на «обязанность» международного сообщества «защищать» оказавшиеся под угрозой народы отдельных государств, что, как отмечается в путинском манифесте, «подрывает освященный веками принцип государственного суверенитета». В свете «горького опыта», произошедшего в Ливии: незамедлительного превращения основанной на ОпЗ резолюции Совета Безопасности ООН в практику замены правящих режимов силами НАТО — он заявил категорически, что «ливийский сценарий» недопустим в Сирии. Таким образом, то, что Россия воздержалась при голосовании весной 2011 года, не означает отхода от основополагающих и долговременных принципов внешней политики, как не означает того и воздержание при голосовании Германии, хотя в Берлине время от времени его и оправдывают необходимостью «новых партнерских связей».
В то время как Путин обвиняет НАТО в пренебрежении к государственному суверенитету, которое подрывает международную безопасность, НАТО обвиняет Россию в пренебрежении к основным правам человека, которое подрывает международный мир. В случае с Сирией такой обмен обвинениями приобрел особенно горький и наглядный оттенок. Обе стороны воодушевлены основанным на ценностях рецептом разрешения конфликта посредством, по мнению одних, смены правящего режима, чему противостоит достижение всеобщего согласия, отстаиваемое другими. Обе стороны руководствуются геостратегическим соображениями: избавиться от давнишнего противника (цель одних), чему противостоит намерение других отдать должное давнишнему союзнику. И обе обременены багажом непростых союзнических обязательств: со стороны НАТО — с Саудовской Аравией и «Аль-Каидой», со стороны России — с Ираном и «Хезболлой». Эти внутренние противоречия не вполне подходят для взаимных обвинений, зато, скорее, они требуют взаимного понимания.
Настойчивость России вынуждает НАТО и стран-участниц пересматривать свой непродуманный и односторонний подход к сирийскому кризису, изначально явно воинственный и даже при самых благоприятных обстоятельствах неспособный привести к урегулированию в русле ливийского сценария. Помимо этого, настойчивость России могла бы также способствовать и более сдержанному применению ОпЗ, которое в нынешней западной практике оставляет впечатление удобного оправдания для создания механизмов смены правящих режимов любыми средствами. Однако в самом общем смысле это демонстрирует пользу международного баланса сил — «величайшего достижения человечества», по определению Владимира Путина.